Глава 15

И совсем хорошо было бы на душе у Славки, да вчера бабка настроение испортила.

Аккурат под вечер явилась, из деревни явилась.

Мамка как раз блинов напекла, на тарелку аппетитной горкой выложила.

Тут бабка вламывается и на всю улицу голосит:

— Отключили нас, родненький! Отключили! — кричит, слезами горькими заливается. — Во тьму кромешную бросили, во всей деревне темень наступила, хоть глаз коли…

— Кто отключил, по какому праву?!

— Начальник главный энергетический распорядился… В Москве, сказывают, в башне высокой сидит, всем светом командует…

— Да разве светом командовать можно?!

— Не знаю, милок, не ведаю, выходит, что можно… Бумагу прислал страшенную с печатью сургучовой, чтоб долги заплатили, а потом свет отключил…

— Ну и дела!

— Мы не думали, а вон как вышло!.. За недоимки отключили, на всю деревню как хомут долг повесили… Найди супостата, всем миром просим… В Москву езжай и свет добудь!

— Да ты что, очумела?! Ты хоть представляешь себе, что такое Москва! Это тысяча наших Юж… Там человека труднее найти, чем иголку в стоге сена… Где я его найду?!

— Заступись, родимый, на тебя вся надежда… Так застращал, слова вымолвить нельзя… Совсем к земле прижали… В войну и то легче было… Главный Боярин энергетический распорядился, Стращуком прозывается, найди его, всем миром тебя просим…

— Да вы что, очумели?! У меня личная жизнь налаживается, а тут начальника энергетического ищи…

Нет, он этим заниматься не будет… Вот еще чего?! Вася Бесшапошников, Саня Кочетков, Шибаев, — народу много, пускай ищут…

У них с Любкой на целую жизнь дел хватит.

И вообще, эту баранку бросать пора, чего из города в город мотаться?!

В Иванове на газель пересяду, буду пассажиров культурно возить, вот жизнь завидная: Вокзал, улица Лежневская, площадь Революции, проспект Фридриха Энгельса, он теперь в честь графа Шерметьева назван, бывшие крепостные подарок графу преподнесли…

Иваново маленькой столицей теперь стал: здесь губернатора запросто встретить можно, на улицах с мэром по душам потолковать, министры разные появляются.

Если и не потолковать, то по телефону позвонить; секретарша трубочку снимет, вопрос аккуратно запишет, вежливо переспросит и передаст: «Ну, что у вас? Как дела?! Какие у города перспективы?! Какие планы намечаются…»

Скоро вообще цифровое правительство откроют, вот жизнь наладится.

Помощников депутатов тоже не счесть, по всему городу шастают, обещания дают.

Работа не пыльная: наобещают с три короба, выборы прошли, про обещания забыли.

У маленькой речки Матни, на пригорке дом зеленого цвета показался, на стене надпись: «Шашлыки» — углем выведено.

Славке очень остановиться захотелось: знакомый повар Вера Кононова призывно рукой помахала: «Заворачивай, Славка, шашлыков отведай!»

Но Славка головой мотнул: «Не могу, Вера, опаздываем, сама видишь!»

А шашлыки здесь славные… Ох, славные!

Всамделишные шашлыки, каких в Москве не сыщешь, в области не отведаешь, только на Матне попробуешь!

Ох, хороши шашлыки!

На березовых щепочках, да с лучком и перчиком, где еще таких шашлычков отведаешь?!

В Москве не найдешь, в области не отведаешь, а здесь у речки Матни, на пригорке попробуешь.

Не раз они с Любкой здесь шашлыками угощались, потом на травке валялись, на небо между пальцев смотрели.

Подсобный рабочий Федор рукой помахал: «Причаливай, Славка!»

Славка руки развел: не могу, Федя, — опаздываем, народ в столицу везу.

Хотя остановиться хотелось, ох, как хотелось!

Федор — душа-человек!

Живет вне времени, но в пространстве: глубоко думает, о Вселенной обстоятельно рассуждает.

Что из чего произошло и как развиваться будет?

Философией Федор увлекается, такие мысли высказывает, что сразу не разберешься, как к ним подступить. Всю жизнь будешь думать, а ответа не найдешь. Голова у Феди так устроена, — до всего дойти собственным умом желает, — рассуждает обстоятельно, общие определения находит, дефинициями называются.

Чем-то на Сократа Федя похож, нос приплюснут, лоб выпуклый, глаза серо-голубые внимательные.

Философия, — говорит он, — наука о вопросах, на которые не имеется ответа… Вот какие вопросы, оказывается, в жизни имеются, век проживешь не узнаешь…

И эти вопросы самые главные, как Федя говорит.

Куда там профессорам, светилам столичным, далеко им до него, слабы они против Феди оказываются. Не выдерживают Фединых вопросов.

Он со Славкой беседовать любит. Посмотрит на Славку глазами голубыми блюдцами, спросит с улыбкой: «Ну, что, Вячеслав, каково твое мировоззрение?»

— Какое еще мировоззрение?!

— Как ты на мир, вообще, смотришь?

— Чего на него смотреть: вот он перед мной стоит, так и смотрю… Смотреть некогда, баранку крутить надо, не то в кювет попадешь…

— Ну, а все-таки?!

— Так и смотрю — обоими глазами, как же на него смотреть еще?! Руки у меня есть, баранку ими кручу… Чего в том хитрого?

— Ну, вот ты смотришь, другой человек смотрит — это что один мир получается или разный?!

— Вроде бы и один, а вроде бы и разный…

Вот какие вопросы Федор задает.

Доцент университетский здесь как-то заехал, родные места проведать захотел, в шашлычную заглянул, тут Федя его в тупик вопросами своими поставил.

Спрашивает, к примеру, Федор доцента: «Что такое человек?», «Что в человеке вечное, а что переменчивое?» или «Что есть прекрасное в человеке?» «А что есть безобразное? Вот красота, к примеру, почему к ней душа тянется?! Какая от нее польза? Отчего окрыляет она человека, крылья дает, в небо устремляет?!»

И теряется доцент, не знает, что ответить, а до этого свысока на людей посматривал, вечные истины изрекал…

Это тебе не Фихте с Шеллингом разбирать, Маркса с Энгельсом по косточкам разбирать.

Это сама жизнь в лице Феди вопрошает, а вот ответа не дает.

Славка посигналил и дальше погнал: «Быстрей бы до Шуи добраться, а там до Иванова недалеко! Опаздываем…

Вова, наверняка, уже начальству телеграмму по интернет из Палеха дал, по мобильнику сообщил…

Выслуживается, гад, авторитет дешевый зарабатывает, нет бы баранку вертеть, так он в контролеры подался.

Эх, быстрей бы колокольня Шуйская показалась, там и до Иванова рукой подать…

Ну, где ж ты, родимая, Шуйская колокольня великая?!"

Славка газу прибавил.

И опять пошли поля, леса, перелесочки, просторы необъятные…

Всю дорогу Славка думал только о Любке, представлял, как раздевается Любка, платье с себя скидывает.

Сердце у него замирает, улыбается Славка, словно кот мартовский, жмурится.

Бахрома на стекле отодвигается, Любка платье задирает.

И чего это у баб за привычка — подол платья задирать?!

Сразу к делу переходят…

Скинула одежду Любка, манит к себе…

Хмурится Славка, хочет мысли горячечные прочь гонит…

Нахмурился Славка, исчезла Любка…

Он фуражечку для форса поправил, а Любка снова на него бесстыдно пялится, норовит в глаза залезть.

Стоит Любка перед ним голая, как Шамаханская царица, обвивает руками жадными, слова похабные шепчет, слова горячие, жгучим огнем обжигающие.

Любят бабы слова горячие, бесстыдные говорить…

Нет ничего горячее тех слов!

Славка отродясь таких слов не слыхал; горячо целует его Любка, кусает зубами острыми…

Тут дети, в деревне на обочине игравшие, ему нос показали.

Славка скорость сбавил.

— Я вам сейчас задам! — Славка пальцем погрозил, посигналил для отстрастки.

Дети со смехом за автобусом бежали, кричали во весь голос: «Славка, Славка, автобас, покатай сегодня нас… Славка Любку полюбил, платье новое дарил…»

Славка рукой махнул — пусть резвятся: на то они и дети…

Он сам ребенком был, в разные игры играл, тоже за автобусами бегал…

Чего на детей злиться?! Дети на то они и дети, чтоб радость в мир нести…

Хочется Славке жить, детей рожать, хочется, чтобы мир добрее, радостнее был…

Всем места на земле хватит!..