Одинокий или 1989 год
1
В конце лета 1989 года в полуподвале дома в Москве на Страстном бульваре сидел человек.
Человек, сидящий в полуподвале, весь дом, кажется, наступил на него каменной стопой, занят тем, что смотрит в экран небольшого компьютера.
Эти устройства только что появились в городе и вызывают всеобщее удивление.
Все начинается с утра с одной и той же процедуры: человек входит внутрь комнаты, проходит вперед, к столу, ставит портфель, скорее чемоданчик бордового цвета, с двумя блестящими металлическими застежками. Минуту смотрит на улицу, делает шаг вперед и распахивает форточку, дергает за грязный свесившийся шнурок.
Через форточку в затхлые внутренности комнатенки проникает свежий воздух, звуки с бульвара пробегают по стенам, словно по клавишам фортепиано, — но он вне этих звуков. Не глядя, протягивает руку и включает компьютер.
Мгновенье мигает красная лампочка, с шуршанием раскручивается диск, человек идет обратно к двери, справа от которой имеется вешалка, — фуражка, полосатое кашне, серая куртка, последовательно появляются на ней. Далее следует в угол, за шкаф, где распахивает ситцевую занавеску, называет про себя ширмочкой.
«Сейчас раскрою ширмочку, — шепчет он, — и…»
И ничего не происходит.
Он сгибается над раковиной, открывает кран, минут пять ждет, пока сойдет ржавая вода, набирает воду в маленькую баночку, стоящую тут же. Проводит рукой по голове, жесткая складка образуется на лице.
Серые глаза бесстрастно смотрят на мир. Затем раздается щелчок, и чистый, аккуратно сложенный платок с запахом дешевого одеколона выпархивает из портфеля, тщательно вытирает пальцы и исчезает в портфеле. Человек помещает в баночку миниатюрный кипятильник и включает его.
К этому времени электронный мозг на столе оживает, и занавес вожделенного мира открывается перед ним.
Он сгибается над клавиатурой и набирает заветное слово: LARRY. Электронный глаз мигает в ответ, сердце замирает.
«Теперь я свободен, я могу жить, как хочу…» — шепчет он.
Он играет сосредоточенно, лишь беззвучно шевелятся губы на бледном лице с фиолетовыми подглазинами. Пальцы, бегают по маленьким серым клавишам. Действия человека прерывает бульканье в баночке с включенным кипятильником. В то время, как чай заваривается, оглядывает комнату.
Смотрит на треснувшую стену. «Быть может, треснуло время? — думает он. — Есть ли вообще время? Кто выдумал его?»
Игра заключается в том, что некий Ларри, — предприимчивый шпингалет, — сбегает из дома, прихватив отцовский пистолет 38 калибра и все семейные сбережения, появляется в Лас- Вегасе, стараясь заполучить все удовольствия, существующие в нем.
Вот публичный дом, высунувшийся из двери вышибала спрашивает Ларри, чего он желает? В поисках ответа человек тянется к маленькому, в ладонь величиной, английскому словарю. Ответ найден и введен в электронный мозг. Вышибала расплывается в улыбке, манит Ларри пальцем к себе и вдруг пинком выбрасывает вон. Оказывается у Ларри нет медицинской справки.
Переживая случившееся делает несколько глотков из баночки.
В это мгновенье внимание его привлекает странный звук, как будто кто-то мнет копировальную бумагу за спиной.
В пустой комнате становится жутко, он встает и на цыпочках идет в дальний угол.
Среди электронного хлама, сваленного в углу, стоит старый советский терминал с треснувшим экраном. Заглядывает внутрь и видит, как в самой глубине электронного мозга копошатся мыши. И тут его осеняет: мыши забрались внутрь компьютера и пожирают его внутренности… Старая, никому не нужная совковая рухлядь, а ведь сделано только 5 лет назад!
Телефонный звонок разрывает мысли.
Хватает трубку, слышит пустые гудки. Возвращается к столу, голова поглощена мыслью: «Нужно разбогатеть, нужно разбогатеть… Без денег я ничто…»
2
В комнатенке на Страстном бульваре обитает еще один человек — завлаб средней руки Евгений Павлович Головков.
Широкий с сильной залысиной лоб, внимательные глаза составляют главные его черты.
— Добрый день! — Головков с снисходительной доброй улыбкой проходит к своему столу, покачивает головой:
— Опять играете?! А работать?! — достает записную книжечку, углубляется в нее. В этой головковской книжечке квадраты и прямоугольники, помеченные значками, единственно понятными ему. Он чертит какие-то планы, расставляет цифры, высчитывает проценты…
Облик Головкова вполне можно назвать приятным, — даже нечто иноческое порой мелькает в нем: то ли в выражении все понимающих глаз, то ли в мягкой улыбке.
«Никоим образом нельзя поймать мышь, залезшую в компьютер, — думает Корякин (на приветствие Головкова не отвечает). Нельзя загнать человека в угол, чтобы у него не было выхода.
Улучив момент, он заглянул в книжечку Головкова: около его фамилии появился крест.
Почему на мне поставили крест?
В мозгу возникают вихри: Я ничтожен! Я совершенно ничтожен в этом мире! — восклицает он.
Нервное состояние охватывает его, глаза становятся слюдяными, — на миг ни одной мысли нет в голове, — перегородки рассыпаются, он вскакивает и выбегает из комнаты.
3
Он бежит по бульвару, мысли мечутся в голове.
«Город взбаламучен, — шепчет он, — не город, а грохочущая железная дорога, тысячи двуногих разбужены ее грохотом… Вчера я видел лозунг: «Все лучшее детям!» Везде показуха и обман… Чем я хуже детей?!
В полдень чувствует голод, бежит в рабочую столовую гостиницы, каменным столбом отмечающую начало проспекта, — мысль испуганно бьется в голове: пустят или нет?
Забежал за угол каменного столба и побежал дальше к железной движущейся решетке, управляемой улыбающимся человеком, сидящем в маленькой стеклянной кабинке. Умоляюще смотрел на него. Человек в кабинке скользнул по часам каменным взглядом и сказал, чтоб обождал немного, — ждал неподалеку, — бледный, сосредоточенный.
Через полчаса за решетку пустили, скользнул за нее, увидев отчетливо черную поверхность чугунных прутьев, долго бежал по внутренностям, бежал какими-то переплетенными темными низкими коридорами.
В одном месте слетела фуражка, наклонился, подобрал ее, наконец, попал, куда следует. Жадно утолил голод, все время повторял про себя:
Деньги дают свободу… Все остальное обман, подлый обман… Всеобщее равенство?! Бред и обман… Кто выдумал это? Кто обманул меня?! Деньги решают все…
Нужно пообщаться с Грищенко, да, нужно обязательно пообщаться с Грищенко, Грищенко даст совет…
Грищенко поэт свободы, он умеет ясно мыслить и излагать… Он просветит меня…
— Мы выбросим старую совковую рухлядь вон… Мы переформатируем им мозги… — провозгласил Грищенко. — Перед нами огромные возможности, грандиозные возможности… Пользуйтесь мгновением данным вам!
— Каждому гражданину требуется персональный компьютер, как дополнение собственных мозгов… — взахлеб говорил Грищенко. — Вы будете продавцом электронных мозгов, коммивояжером прогресса! Вы откроете собственное дело и будете счастливы… Я обещаю вам это!
Вот здесь, на этом доме будет висеть вывеска с вашей фамилией… Вы откроете дверь, там будет стоять сейф с деньгами…
Громадный, до небес, сейф, набитый деньгами! Торопитесь, такого шанса не будет никогда… В стране революционная ситуация… Меняется эпоха… Меняется вселенная, меняется человек… Запомните это… В будущем я буду депутатом и буду представлять интересы народа…
— Зачем я вам нужен? — пролепетал он едва слышно.
— Мне нужен полный штат специалистов… Вы единственный знаете виндоус… Вы настроите компьютеры и получите свой процент… Я даю вам шанс! Единственный, неповторимый шанс! — Грищенко взмахнул рукой. — Сможете воспользоваться?
— С. смогу…
— У нас грандиозные планы… Сто тысяч, миллионы компьютеров ждут нас за границей… Мы преобразуем эту страну… Превратите свои знания в деньги…
— А Головков?
— На что вам Головков?! выкиньте его из головы…
Он деспот и эксплуатирует вас…
Маркс обманул вас… Коммунизма не будет… Не будет никогда! Запомните это… Это говорю я вам! Зарубите на носу!
Вначале, когда Грищенко предложил испугался, сжался, не мог найти обоснование, но Грищенко обоснование нашел. «Каждое дело должно оплачиваться, мой друг, — заявил решительно Грищенко. — Деньги материализация свободы…»
— Ощутите свободу! — провозгласил Грищенко. — Вдохните полной грудью… Уберите из себя раба, встаньте с колен! Я помогу вам… я подниму вас с колен!
Грищенко вылез оттуда-то из маленькой кособокой улочки вначале оплывающей предметы улыбочкой, а затем широким дряблым телом в клетчатом пиджаке с темно-синим шелковым шарфом под рубашкой, складками напоминающим грищенковское лицо, и точно ножом отделяющим улыбающуюся голову от квадратного тела.
Вылезший из дома с номером дробью Грищенко закрыл всю улицу, весь свет, струящийся с дальнего конца, и приветствовал его, он же, торопясь, успел выдавить из себя, глядя на грищенковскую голову и на исчезнувший в глубине улицы свет, что согласен, на все согласен, и тут же поспешил узнать: не поздно ли?! не опоздал?!
«Не поздно! — осклабился Грищенко, — не опоздали, электронных мозгов нет, но все ждут их… Только торопитесь, ПОСТАНОВЛЕНИЕ готовится и все могут прикрыть… Ужасное ПОСТАНОВЛЕНИЕ, страшное ПОСТАНОВЛЕНИЕ… Вы и представить не можете, какое ужасное постановление! Торопитесь, торопитесь, все может рухнуть!»
— Зачем ПОСТАНОВЛЕНИЕ, к чему постановление? — пролепетал он едва слышно. — По какому праву постановление?!
— Этого вам никто не скажет… Это тайна… Великая тайна…
Деспоты и супостаты властвуют над нами, гнетут нас…
— Кто деспоты и супостаты?!
— Раскройте газеты и вы увидите их… Тс. с… об этом нельзя говорить… Как я их ненавижу! Но, погодите, я доберусь до них… Уверяю вас, я доберусь до них! Я буду беспощаден!
— Салют! — махнул рукой Грищенко, — нет времени рассуждать! Меня ждут депутатские дела… Деньги нужно делать…
— Не сидите сложа руки, умоляю вас, только не сидите сложа руки! — выкрикнул, обернувшись, Грищенко. — Ищите покупателей, бегайте по всему городу… Хватайте их, трясите что есть силы, внушайте, что им нужен компьютер… Без компьютера нет жизни… — исчез в мраморной нише.
Он же остался один со своими мыслями.
Неужели это правда, неужели это не сон?
Я заработаю деньги и буду свободен… Я увижу новые страны и города… Вот моя мечта…
Три года назад после окончания университета, он не мог мечтать об этом.
Он смирился и готов был вечно сидеть в ящике, куда его посадили, и зачеркнули все надежды на будущее…
Но что-то вдруг изменилось. Да, что-то вдруг изменилось в мире…
Время закачалось, расплылось… Монолитное время раскололось…
Это был последний шанс вырваться из ящика, куда его посадили после окончания университета.
Существование его было очерчено строгими рамками: 30 операторов в день требовалось от него и сотни других программистов. Их бессмысленные, соединенные вместе программы образовывали бесконечно ползущую ленту, где комбинациями точек-тире обозначалась жизнь тысячи песчинок.
В конце дня контролер измерял сделанное и давал очередное задание, а он смотрел на его высохшее лицо и думал:
Зачем я это делаю? К чему эта бессмысленная программа, смысл которой не знает никто?
Никто и никогда не узнает, что я был на свете и мечтал о счастье… Никто и никогда…
Он закрыл глаза и воочию увидел свой ящик. «Что я этим людям и что они мне? — спрашивал он себя.»
В целом мире его душе не было опоры…
Ящик разделялся на множество ячеек, которые просматривались благодаря прозрачным боковым граням. Утро в каждой ячейке начиналось с протирания пыли. Вооружившись тряпками, они лазили по углам огромной комнаты и старательно уничтожали пыль.
После того как пыль была уничтожена, приходила комиссия. Среди ее членов находился один, — маленький, юркий, он мог находить пыль в самых неожиданных местах (для этого его и держали). Словно фокусник он вскакивал на первый попавшийся стул и проводил пальцем по свесившейся лампе. Палец со следами пыли возникал перед лицами.
Нахмурившись, комиссия исчезала.
— Это он во всем виноват! — кричала истеричная женщина. — Почему мы должны отвечать за него? Лампа висела над его головой, товарищ Ким… Я давно слежу за ним, он все время о чем-то думает… Это недопустимо!
— О чем вы думаете? — спрашивал товарищ Ким.
Он не говорил ни слова, сжимался внутри себя. Он смотрел на этот мир, как зачарованный, и не знал, что сказать.
Он не знал, как жить, в целом мире для него не было опоры.
Руководитель ячейки товарищ Ким знал этот мир и знал, как в нем жить. Он заносил результаты проверок в тетрадь, ячейка неумолимо катилась вниз и среди множества других ячеек занимала последнее место.
Слова в ячейке принадлежали товарищу Киму.
Истеричной женщине прощались крики, у нее была неустроенная личная жизнь. В снисхождении к ней была справедливость системы.
После нескольких оплошностей товарищ Ким вызвал его к себе за стеклянную перегородку и сообщил, что ему нужно уйти. Страх овладел им. Все рушилось: очередь на квартиру, надежда на повышение… Он бросился искать работу, но работы нигде не было.
Все места были заняты.
Он перебрал все варианты, все было тщетно, и он с ужасом представлял, что будет изгоем и на карьере придется поставить крест.
Но в самый последний миг товарищ Ким сжалился над ним:
— Вы будете у нас политинформатором, — сказал строго Ким.
Ему давали газету и отчеркивали красным карандашом нужное место, показывали, что следует рассказать.
Мир слов и мыслей был захвачен газетами. Им нельзя было задать вопросы, их можно было только читать и повторять прочитанное. Эти странные громоздкие фразы, в которых не было ни капли человеческого, и на составление которых были потрачены огромные усилия, напоминали птиц с надломанными крыльями. Стоило им взлететь, как они тотчас падали, превращаясь в бесформенную груду мусора.
Он решил вести себя как все. И вдруг стал замечать, что разрушается его тело, ход времени был неумолим.
Внутри себя он ощущал неумолимый ход времени.
Политинформации расширили его свободу, он стал посещать другие ячейки и обнаружил зубоврачебный кабинет, которым пользовался в рабочее время, — отмечал в журнале: ушел на лечение зубов. Он нашел парикмахерскую, куда заходил просто так, чтобы посмотреть как мелькают в воздухе блестящие ножницы, рассекая время металлическими лезвиями… Он вслушивался в эти звуки, как заворожённый. «Быть может, так была устроена гильотина, безжалостно рассекающая человека, — думал он. »
Из-за бордовых портьер вдруг возникало лицо парикмахера Мастикова и скалилось на него… Вечный цыган Мастиков бесстрашно смотрел вперед.
— Как дела, новоприбывший?! — кричал весело Мастиков, перебирая пальцами руки в фальшивых перстнях. — Освоились?! Вот и хорошо, вот и прекрасно! И здесь жить можно… Славно жить можно!..
Ему показалось, что он попал в фантастический мир, в котором можно было жить, словно во сне… Если он хотел сделать что-то, то натыкался на плакат: «Береги рабочее время!», «Повышайте производительность труда!» «Бери пример с рабочих!» «Смотри в оба!» и застывал в недоумении.
И вдруг ножницы разрезали этот сон и в этом непреклонном холодном разрезании времени было что-то завораживающее…
И все же он не мог перемещаться по ящику свободно, а находился только во внешних его пределах. В его пропуске, пропуске самого младшего сотрудника, не хватало значка с серпом и молотом. Этот значок давал возможность выходить за пределы ящика.
Он мечтал получить желанный значок.
Однажды Мастиков пришла в голову мысль постричь его и во время стрижки, обстригая левое ухо, Мастиков осведомился:
— Не хотите ли поставить значок серп и молот и обрести свободу, новоприбывший программист?
Ему казалось прошла вечность, и слова Мастикова вышли из этой холодной вечности.
— Хочу, — блуждая в своих мыслях, тихо ответил он. — Я давно мечтал об этом. «Теперь у меня будет желанный значок и я обрету свободу… — подумал он.»
— Ну, вот и прекрасно, — проговорил Мастиков, — вот и прекрасно… От вас ничего не потребуется… — щелкнул ножницами Мастиков, — ровно ничего… — и стал деловито обстригать его затылок. — Все будет как прежде, только иногда вы будете сообщать мне некоторые подробности, давать своего рода отчет… — доверительно сообщил Мастиков, он был видимо поглощен изучением формы его черепа, — простая формальность, ничего более: как реагируют на ваш доклад в ячейках, есть ли внимание в глазах…
Особенно нам интересен товарищ Ким, последнее время он нас сильно беспокоит… Он не понимает существа момента и использует старые методы…
Щелчок ножниц разрезал время.
— Вы у нас политинформатор, станете информатором…
Он был далеко-далеко от этого мира, блуждая в своих мыслях, и, блуждая в мыслях, услышал щелчок. «Нет, — сказал он твердо. — Я не буду этого делать… Я не буду этого делать никогда…»
Отчего он сказал нет? Этого объяснить ни тогда, ни теперь он не мог, возможно, из-за чувства брезгливости, но он сказал твердо: «нет».
— Напрасно… — прошептал Мастиков, — напрасно упрямитесь… Височки подравнять не желаете?!
И не успел он опомниться, как Мастиков подбежал к нему и коснулся бритвой правого виска. Остро отточенная сталь, срезав мгновенно ставшие не его волосы, устремилась к пульсирующей жиле на виске, но перед самым касанием сосуда с живой кровью изящно изменила угол наклона и плавно прошла по щеке, удивив его холодом.
— Вот и хорошо, вот и славно, — сложил Мастиков бритву. — Как я понял, вы отказываетесь… Придется начать разработку… Это моя обязанность… Хотите жить по совести? Что ж, это ваше право… Это ваше право, новоприбывший… Жить по совести — дорогое удовольствие, мой друг, очень дорогое…
Страх овладел им. Это был страх, начинающийся в нижней части тела и расползающийся по всему телу, страх, почему-то соединенный с звуком, срезаемых сталью волос, и тихим, похожим на плеск воды голосом. Лишенный привычных волос, затылок холодел. Иногда, сидя за своим столом, он представлял, что кто-то подкравшись сзади, касается его. Он оборачивался, но видел лишь склоненные над столами головы программистов.
Как он был счастлив, когда кончалась неделя и он освобождался от томительного страха, но проходило воскресенье и страх вновь овладевал им.
Какое-то время ничего не происходило.
Все было обыденно и просто… Казалось в мире ничего не меняется. Два раза он видел Мастикова, но тот успел отвернуться и не встретиться с ним взглядом. Очевидно, Мастиков торопился по своим важным оперативным делам.
Лишь однажды он отважился и заглянул в глаза товарища Кима: знает или нет?
Глаза товарища Кима бесстрастно смотрели на него.
В их бесстрастной голубизне не было ни единого чувства.
— Вы, кажется, постриглись… У нас стриглись или в другом месте? — поинтересовался товарищ Ким.
— Нет… кажется не здесь…
— Да… в городе есть много хороших мест…
Сердце его захолодело: знает! Все знает…
Едва передвигая ноги, вышел из ячейки. Я должен вернуться и рассказать обо всем, что со мной произошло. Но как вернуться? Нужно найти предлог.
Он хотел поговорить с товарищем Кимом наедине, но истеричная женщина караулила каждый его шаг, странно смотрела на него, глаза ее горели, щеки покрывались бордовым румянцем, и он поймал себя на мысли, что она выслеживает его.
— Пусть он женится на мне, товарищ Ким! — выкрикивала она. — Прикажите ему, товарищ Ким… Пусть женится на мне, он обещал…
— Я не могу этого сделать…
— Почему?
— Она мне не нравится, — тихо ответил он.
Женщина закричала:
— Он оскорбляет меня! Я буду жаловаться, я напишу прокурору… Я посажу его… Он воспользовался мной… Он разрушил мои мечты!
— Это правда?
— Я не люблю ее…
— Воды, дайте мне воды! — женщина упала в обморок.
И вот тогда-то у него появилась странная привычка. Он купил одеколон и смачивал им платок. Запах одеколона переносил его в другие страны, иные миры. Иногда он представлял себе моряком, попавшим в неведомый город. В эти же годы он неудачно женился и быстро развелся. Наконец-то ему дали комнату в общежитии, он мечтал о квартире, но и комнате был рад безмерно.
И вдруг, в один воскресный день, ему позвонили, удивительно вежливый голос произнес:
— Евгений Павлович, позвольте представиться, я только что вернулся из заграницы и хотел бы воплотить свои идеи в жизнь, — доверительно сообщил Головков. — Мне рекомендовали вас как хорошего программиста… Что вы умеете делать, позвольте спросить…
— Я знаю ассемблер, операционные системы, другие алгоритмические языки…
— Вот и прекрасно, мой друг… Будем трудиться вместе…
Евгений Павлович обворожил его мягкими манерами, говорил о новом мышлении, о новых формах жизни. Удивительно мягкие, интеллигентные черты. Предупредительность в мыслях, манерах, осведомленность обо всем, о чем он вовсе не догадывался. Под лучистым взглядом Евгения Павловича страхи исчезли сами собой.
— Никаких трудностей не будет, мой друг, уверяю вас… Я позабочусь, чтобы вас перевели в мою группу без потери стажа… Только не делайте ничего преждевременно…
И он стал тихо ждать, а в один день, когда Головков подал знак, положил на стол заявление об уходе.
— Хорошо, что уходите, — сказал товарищ Ким. — Мастиков заявил, что вы хотите взорвать предприятие и убежать за границу… Вы проносите взрывчатку в зубоврачебный кабинет и установили связь с медсестрой, — показал он папку. — Мы разобрались и отвергли его обвинения, но такие дела без последствий не остаются. Дыма без огня не бывает… Открою секрет, я лично попросил Головкова взять вас к себе… Вы мечтали быть космонавтом, этому не суждено сбыться…
— Всего доброго, — товарищ Ким пристально посмотрел на него своими прозрачными глазами. — Не поминайте лихом!
Спустя месяц он очутился на Страстном бульваре.
— Вы не понимаете, мой друг, какие перспективы перед нами открываются! — обнял его Евгений Павлович, глаза его лучились. — Великие перспективы! Рад вас приветствовать в новом свободном мире… Мы будем работать как братья, засучив рукава… Не обращайте внимания на эту замызганную комнатёнку… Это только начало нашего общего пути, я обещаю вам впереди много чудес…
Однажды Евгений Павлович принес большую коробку с иностранными наклейками, таинственно улыбнулся и поставил перед ним: «Вот вам подарок от меня, личный персональный компьютер, который я привез для вас из заграницы… »
— Собственный персональный компьютер?! — прошептал он.
— Вот именно! Ваш личный персональный компьютер от фирмы АйБиЭм… Я специально попросил выделить этот компьютер для вас…
— Разве они знают обо мне…
— Конечно, знают! Я рассказал им, что талантливый программист мучается за железным занавесом и мечтает о персональном компьютере…
У него перехватило дыхание.
Он не мог поверить, что у него появился собственный персональный компьютер.
В небольших размеров ящике таились громадные возможности.
Он испытал удивление, невыразимое никакими словами.
— Видите, как все просто получается… — улыбнулся снисходительно Головков. — Теперь вы хозяин мира, и никто не властвует над вами… Мы создадим мир компьютерного интеллекта и преобразуем страну…
Он с вдохновением принялся за дело, изучал драйверы, операционные системы, с головой ушел в работу…
К Головкову приходили люди, и он всем показывал на него: «Этой мой новый сотрудник, талантливый программист… Я очень на него надеюсь…»
— Почему бы вам не создать программу на манер западной? — предложил Головков. — А потом будете продавать свой труд, — продолжил Головков. — Мир с прозрачными границами, мы будем обмениваться с ним информацией… Учите виндоус, учите виндоус, мой друг, это путевка в жизнь…
Он создал программу, которая рисует точки-тире на экране.
Головков хвалил и поощрял его:
— У вас талант, мой друг, большой талант…
Неожиданно он стал замечать, что Евгений Павлович теряет интерес к совместной работе, не заводит доверительных бесед как прежде, рассеянным взглядом скользит по его лицу.
— В нашей системе чего-то не хватает… — задумчиво сказал Головков, — нужен еще человек, который будет стимулировать вас, — и через месяц привел в комнатенку косматого громоздкого парня с трапецевидным лбом.
— Вот вам напарник, мой друг, позвольте представить, Алексей Дустов… Недоучившийся студент… Его отвергла система, но я протянул ему руку помощи… Опекайте его, давайте задания… Будете трудиться вместе и конкурировать… Конкуренция — двигатель прогресса…
— Зачем устраивать тараканьи бега?! — растерянно произнес он.
— Так живет весь мир, мой друг… Законы систем нарушать нельзя…
— Ха-ха-ха! — засмеялся Дустов. — Слушай, что тебе говорят, допотопный… Отдай честь и выполняй указания…
«Из какого подлунного мира достали это существо? — подумал он, обводя взглядом Дустова. — Оказывается есть еще миры, о которых я не имею представления…»
Он посмотрел на Дустов и заметил, что тот похож, на необъезженного жеребца.
Он протянул руку Дустову:
Лицо Дустова внезапно исказилось гримасой, глазки сощурились. Нижняя челюсть двинулась, обнажив розовые десна:
— А ну-ка, посторонись, допотопный! Компьютером будем владеть на пару, так Евгений Палыч распорядился… Составь расписание и пользуйся в порядке очереди…
Локоть Дустова больно ударил в солнечное сплетение, от удара перехватило дыхание:
— А ты чего хотел?! Один всем богатством владеть?
4
Он встал и, блуждая в мыслях, подошел к окну. Сквозь годами немытое стекло в комнату втекал свет и тусклый образ города расплывчато маячил за окном. Он представил свою жизнь… Я мечтал о братстве людей и вот что вышло… Этот город как живое существо смотрит на меня, изучает мою жизнь… Оно живет собственной жизнью, к которой я не имею отношения…"
Вдруг задергался, задребезжал звонок, и Грищенко доверительно сообщил, что все в порядке, все в полном порядке.
— Нам повезло, удивительно повезло… Партия электронных мозгов прибыла в город… — прошептал Грищенко. — Мы их успешно растаможили, и вы получите свою долю… Кроме того, я назначаю вам премию… Вы меня радуете, очень радуете… Готовьте коды… Вы настроите виндоус и драйверы… Вы хорошо поработаете и сможете набить деньгами свой маленький чемоданчик…
Новые страны и города ждут вас… Прекрасные секретарши, доступные женщины…
— С… сколько я получу? — пролепетал он дрожащим голосом.
— О, много, чрезвычайно много, мой друг… Боюсь называть эту цифру… Нас могут подслушать… В этом городе везде есть уши…
— Торопитесь… торопитесь, мой друг… Не останавливайтесь на достигнутом… Ставки растут… На кону будущее…
От названной суммы закружилась голова, фантастические цифры путались в голове, нули забегали друг за друга, еще раз аккуратно проверили расчеты на листе бумаги.
«Через неделю я буду самым свободным человеком в этом городе! — думал он.» Эта мысль была в его голове, когда он шагал вперед и направо, а затем обратно, по комнате — от висевшей на вешалке фиолетовой фуражки и куртки с подтеком на кармане до тусклого желтого пятна на столе, вытекшего из окна. Сердце его сжалось.
«Я освобожусь от этого города, от этой комнатки. — Он приблизил платок к лицу и ощутил тонкий запах одеколона. — Завтра все годы унижения и страха исчезнут без следа.»
Он воображал себя моряком, корабль которого полностью готов к отплытию. «Завтра я буду свободен! — вновь подумал он. Деньги дают свободу. У меня будет много денег, даже вообразить нельзя… Я получу пять процентов… Невозможно представить эту сумму, столь велика она… Но я получу, потому что я программист, потому что я придумал все это… Нужно купить карту и выбрать страну, в которую я поеду… Буду крестиком, как в детстве, отмечать понравившиеся мне страны на карте, потом выберу самую лучшую и буду в ней жить… И никто никогда не скажет, зачем я здесь…»
Он не мог больше сидеть в замкнутой пространстве, где еще вчера ощущал себя бесконечно одиноким. Снял с вешалки фиолетовую фуражку, кашне и пластмассовую куртку, подняв воротник, вышел на бульвар к изломанным деревьям за низкой чугунной решеткой, но тут вспомнил, что не переобулся, вернулся и надел ботинки.
Он шел по бульвару, чуть-чуть покачивая портфелем, и действительно походил на моряка дальнего плавания, готового теперь отплыть в неведомую страну. Сам город казался ему портом, дома — кораблями. Задымилась труба на дальней фабрике за рекой, и действительно, дом стал походить на корабль, готовый отчалить…
Встречных людей и стоящие впритык друг к другу обветшалые дома с скрюченными водосточными трубами оглядывал рассеянно, словно не понимая, зачем они тут.
Смотрел на людей отстраненно, как и на весь мир, который оглядывал будто со стороны, с той высшей, в ближайшее время достижимой точки, когда этот мир не будет существовать вовсе. Про людей тут же забыл.
«Они посадили меня в ящик, где я провел лучшие свои дни, превратили в ничто, но теперь это не повторится, никогда не повторится… Я покину этот город без сожаления!»
Завтра, все произойдет именно завтра!
5
Встречу Грищенко обставил претаинственно, — в малозаметном и малолюдном входе в метро, вделанном в слоноподобное здание, колоннами выходящее на треугольную площадь, явился как призрак, с улыбочкой, скользившей по редким, сходящим вниз лицам, как он сам скользил по гладкому мраморному полу.
Новый, чуть не до колен, полураспахнутый макинтош, белая крахмальная рубашка, галстук с желтой иголкой (складчатого платка, отрезающего шею, не было), огромных размеров бронированный портфель в руках. Что-то необычное появилось в Грищенко. Тихонько поставив портфель, Грищенко подкрался сзади и неожиданно впорхнул в его ухо: вы что-то бледны и рассеянны, мой друг, наверное плохо спали ночью? А ведь мы уже у цели. Люблю театр!
Фамильярность раздражала, не говоря ни слова, пошел прочь. Гранитные стены казались зеркалами, в которых видел свое отражение. Грищенко с деланным испугом побежал, нагнал, засюсюкал.
— Я вышел на людей, которые имеют склад, канал верен и вот тут, на бумаге все расписано.
— Ровно пять процентов причитается вам, а десять мне, хе… хе. Всякое дело, на которое есть спрос, должно оплачиваться, — засмеялся Грищенко. — Это хорошо, что вы портфельчик для денег приготовили, как раз все поместится…
Все остальное выпало из головы, помнил лишь, что почувствовал отвращение к Грищенко, отвращение ко всему тому, чем занимался всю жизнь, но мысль о будущей свободе вернула в мир.
Слово «свобода» сияло как далекий маяк.
— Что есть справедливость? — разглагольствовал Грищенко. — Консенсус… Отсутствие взаимных претензий договаривающихся сторон… Вот вам точная формула жизни…
Вдруг почувствовал отвратительный запах плесени, исходящий от Грищенко. Посмотрел на дряблые щеки Грищенко, показалось, едва заметный серый паутиновый налет образовался на коже, плесень поражала участки кожи, изменяла цвет, но щеки круглились, улыбались.
«Считайте пенензы, считайте пенензы! — глумясь, хлопнул его по спине Грищенко.»
— Так живет весь мир! — воскликнул Грищенко, — и живет припеваючи! Мы же с идеей общей носимся… Как мне эти общие идеи надоели… Никаких идей нет, открою вам секрет, Маркс обманул вас… Хватит нас идеями кормить… Довольно! Наелись досыта… Жить надо!
Встреча их закончилась в ресторанчике «Огни Москвы» на слоноподобном сером доме.
Отстраняясь от Грищенко, взглянул вниз через каменные выгнутые перила, увидел мостовую, фигурки людей. «Как мелькают они, — подумал, — как хаотично и бессмысленно движутся. Что сближает их?»
— Да, теперь мы с вами словно капитаны дальнего плавания! Куда хотим, туда и отчалим! -блаженствовал Грищенко, развалясь в кресле. — Будьте как дома!
Он нацепил салфетку, скрепил ее желтой галстучной иглой, после чего стал оглядывать окружающих.
— Жизнь — игра… все зависит от системы правил, которые вы приняли, — так мне один человек говорил. Теперь меняется свод правил, и нам нужно успеть добежать до цели, чтоб нас не схватили за шиворот…
— Кто схватит за шиворот?
— Душители прогресса, коварные, подлые люди… Они готовят нам лагеря… Да, забыл совсем, вы мне те бумажки, что достали, — оставьте, я их с собой прихвачу, — заметил Грищенко… — А вам свои отдам… Скоро мы этот город покинем… Зачем он нам, если пользоваться не умеем?
И опять почувствовал запах плесени, исходящий от Грищенко.
Задумался. Собранные за месяц бумаги с кодами и шифрами рассеянно передал.
Грищенко тотчас спрятал бумаги, и не давая опомниться, сообщал все новые и новые подробности:
— Без вас не обойдемся… Никак не обойдемся… Вы у нас незаменимый человек, программист, знаете коды и лицензионные файлы, вы и запустите электронные мозги…
«Куда я проваливаюсь? — думал он. — В какие бездны! Я мечтал об истине и справедливости, о братстве людей, о том, что можно трудиться и жить вместе…»
— Салют! — крикнул Грищенко. — Вива деньги! Вам предоставляется возможность участвовать в мировом забеге за счастьем! Не подкачайте…
Тут же разбежались, наметив, что непременно следует сделать каждому, и он помчался еще раз проверять связи. И странно как не разнообразны были люди, в сколь разном возрасте они не находились, но у всех блестели глаза, когда заговаривал он с ними. Все хотели денег и компьютеров. Он записывал их желания в толстую тетрадку с коричневой обложкой, сеть на пять компьютеров, сеть на двадцать компьютеров… От этих цифр кружилась голова… Пожалел, что забыл сунуть в портфель два оставшихся от обеда кусочка сыра, завернул их в салфетку (в голове мелькнуло, что сыр может пригодиться, чтобы поймать мышь). Но взять забыл.
К концу дня вбежал в комнату на бульваре. Вошел Головков, едва успел сунуть тетрадь с цифрами в карман, включил электронный мозг и бросился показывать какие-то старые программы, на ходу вспоминая, что все давно уже показывал…
— И это вся ваша работа?!
Мгновенно почувствовал себя безмерно униженным, столь сильно еще никогда, никогда его так не унижали, о грядущей свободе забыл и, вместо того, чтобы сжав кулаки, броситься на Головкова, стал оправдываться, говорить что-то мелкое, несуразное, вымученное.
Головков стоял, сложив руки на груди, с интересом рассматривал его и видимо никакого стеснения не испытывал.
Вдруг дверь распахнулось, Дустов рваным голосом выкрикнул:
— Быстрей, Евгений Палыч, мне поговорить с вами срочно надо! Медлить нельзя, нас могут опередить…
— Успокойтесь, мой друг, возьмите себя в руки… — улыбнулся Головков и в улыбке поощрительной было снисхождение к Дустову.
Зачем прибегал Дустов? О чем они говорят?! Вернулся к цифрам, которые крутились в голове, но двое шепчущих за спиной не давали покоя.
Вспомнил Головковские мысли из розового времени, когда они были близки и час-другой философствовали, оглядывая из придавленной комнатенки весь мир. Тогдашняя Головковская идея заключалась в продвижении одного проекта и превращении (в связи с осуществлением этого проекта) разбросанных по городу комнатенок в отдельный институт, основанный на современных компьютерных технологиях, которые будут помогать решать сложнейшие задачи. Головков, конечно, осуществил бы этот проект, но внезапно привычный ход событий был нарушен, монолитное время раскололось на куски.
Монолитное стало рассыпаться на куски.
6
И тогда залез к нему в стол Дустов. Из взломанного ящика достал дискеты, где хранились коды операционных систем, плод его многолетних трудов, выкрал тетрадь с шифрами, где по шагам описывались настройки систем.
Дискеты были перепрограммированы, несколько файлов заражены вирусом. Испорченные дискеты Дустов бросил обратно в ящик, остальные скопировал себе…
Увидев следы насилия, бросился в отчаянии к Головкову. Тот попросил успокоиться и позвать Дустова, и он побежал в дальний конец коридора, где извлек Дустова из его маленького закутка, из задумчивого состояния, состоящего в созерцании перекрещенных балок на потолке, а также абриса симпатичной дамочки зеленого цвета, выведенного компьютером на лист бумаги, — последним достижением дустовского программистского таланта.
Дустов едва взглянул на него и лениво усмехнувшись, сообщил, что теперь ему недосуг, так как он посвящает несколько утренних минут созерцанию и размышлению, глядя на прекрасную дамочку, особенно обращая внимание на то, как изящно прорисована верхняя часть ее тела, к чему пришлось приложить немалые усилия.
«Это немочка, — проговорил задумчиво Дустов, — я почему-то так ее про себя называю, — она, верно, радуется жизни, в отличие от вас, поседевшего, старого, никчемного человека, — обнажил Дустов розовую верхнюю десну.
— Идите немедленно и дайте объяснение своему подлому, недостойному человека поступку…
— Ну, что ж, если вы так настаиваете… Зачем Евгения Палыча тревожить?
Дустов все отрицал, но потом заявил, что поступил справедливо…
— Кто прячет общественные дискеты в свой стол?!
Этот человек с волосами, торчащими из уха, хочет уверить всех, что здесь обычаи ящика, в котором проторчал всю свою бессмысленную, никчемную жизнь. Никто не позволит ему этого! Все сделанное есть акт справедливости.
— Мне понадобились носители информации для выполнения ответственного задания…
— Отвечайте немедленно! — он схватил Дустова за шиворот.
— Я за себя не ручаюсь! — взвизгнул Дустов. — Оградите меня от этого несуразного субъекта, ему место на свалке истории…
И неожиданно для своего громоздкого тела развернувшись, показал спину вставшего на задние ноги лошадиного тела, исчез в коридоре.
Головков воспринял случившееся на удивление спокойно, как будто ждал это, и не удержался от сентенции: «Ну, зачем вы так напугали Дустова? Ведь вам действительно не следовало прятать дискеты…»
Дустов грыз ногти, исподлобья смотрел на него.
— Вам следует извиниться перед Дустовым, — улыбнулся Головков. — Это ищущий молодой человек, талант… Вы должны быть его наставником, а не издеваться над ним…
От негодования у него перехватило дыхание…
7
14-го все было подготовлено к сделке, и они должны были встретиться с Грищенко ровно в 10 часов дня.
— Встретимся ровно в 10, смотрите, не опаздывайте, а в 11 мы с вами денежки получим, готовьте портфель! — веселясь, сказал Грищенко.
В лабиринте полуглухих, мало кому известных московских тупиков, имелось место, Грищенко заранее присмотренное. Рядом двухэтажный мертвый дом с провалившимися окнами, «куда в случае опасности юркнуть можно, — сказал Грищенко, — и выбежать к месту собрания известных творческих людей, которые мнят, что без их кривляний и изображении этих кривляний на пленку мир остановится, — заметил Грищенко, когда 3 дня назад осматривали место, — а вот не остановится и не подумает остановиться, а мчится вперед, куда следует».
— Главное, опасайтесь преследователей… Они повсюду, они нас могут накрыть… Я приду с чемоданом денег и передам вашу долю… Заметайте следы, заметайте следы, умоляю, заметайте следы, прощу вас, конспирация прежде всего… Они могут накрыть нас и тогда Сибирь, Туруханский край…
Он пришел ранее условленного времени. Его знобило. Лицо было бледно. Широко раскрытые глаза на мир смотрели. Он скользнул во двор, поставил портфель и принялся ждать.
Но в 10 часов Грищенко не было.
Грищенко не было и через 10, и через 20 минут, (каждые полчаса выбегал на улицу и смотрел на циферблат огромных часов на фасаде гостиницы).
Ничего не понимая, бросился к гостинице «Якорь», где в 7-м номере отдыхал обычно Грищенко от семейных неурядиц. В гостинице ему сообщили, что никакого Грищенко не знают. Он пробовал объясниться, но все выходило путано, нелепо, его не слушали и в гостиничные номера не пустили, а он уж хотел бежать по коридорам и распахивать все двери подряд.
«А ведь в 11 встреча с клиентами! Где?! Лишь один Грищенко знает! — подумал он.»
Какая-то старуха деревенского вида появилась в сумрачном вестибюле (солнечная золотая дверь вошла вслед за ней с улицы) остановилась перед ним и странно посмотрела бордовым глазом, а потом стала разговаривать с спустившейся вниз горничной, дальней своей родственницей, сунула ей грязные скомканные деньги на вылюдные, как сказала, ботинки со шнурками. Старуха угрюмо посмотрела на него, за старухой удивленно посмотрела и горничная в чистом белом переднике и платье в мелкую бежевую клетку с накладным округлым по углам воротником.
Он отвернулся от них и выбежал из гостиницы. Сразу попал на проспект (это был дальний конец проспекта, упирающийся в вокзал затейливой формы), на узкий тротуар, в скопище движущихся людей.
Вспомнил, что Грищенко снимал квартиру у Тишинского рынка. Бросился туда к концу проспекта. Квартиру, как и предчувствовал, нашел запертой, стучался изо всех сил, пока не вышла соседка и не сказала, что квартира уже с месяц пустует. «Месяц пустует», — повторил про себя, — выходит, что за две недели до того, как сидели они в ресторанчике с балкончиком и обо всем договаривались, Грищенко уже здесь не жил и ничего не сказал об этом. Две недели назад они дружески разговаривали, и Грищенко с упоением рассказывал про контрагентов.
«А теперь мы с вами контракт подпишем, — звучали в голове слова Грищенко.»
Дошел кое-как до своей комнатенки, с трудом открыл дверь. Долго не попадал ключом в замочную скважину. В полузабытьи лег на диван.
Так продолжалось несколько дней.
В комнатенку на бульвар не заходил. Как-то направился туда, механически передвигая ноги.
По пути зашел в кафе, — с ярко зеленой обивкой стен и золотыми китайскими драконами, пущенными по ней во все стороны, — долго жевал слоеный пирог с орехами, запивал шоколадом, бессмысленно смотрел в окно.
Вдруг встрепенулся, выскочил на улицу, увидел удаляющегося Дустова, с ним рядом семенящего Грищенко.
Он уже настигал их, как вдруг они обернулись:
— Что это за таракан бежит за нами? — выронил Дустов, глядя исподлобья. — Ты не знаешь, друг Грищенко?
— Первый раз вижу…
— Отдайте мои бумаги, отдайте мне все, что я вам передал! — срывающимся голосом крикнул он.
Грищенко с деланным испугом спрятался за Дустова, но тут же выскочил и засюсюкал:
— Бумаги… Какие бумаги?! Разве вы передавали мне какие-то бумаги? Разве вы знаете меня? Первый раз слышу про какие-то бумаги, простите меня, пожалуйста! Дустов, ты слышишь?!
Дустов оскалился. Выхватил финку, махнул перед глазами.
— Вы сейчас же отдадите все мои бумаги! Сию же минуту… Бесчестные, подлые люди…
— Да не могу я их отдать, — вдруг заерничал, запричитал Грищенко, — не душите меня… бумаги все в деле… сотни людей ими связаны! Обошлись без вас, компьютеры настроены давно… Евгений Палыч удачно контракты провел…
— Отдайте мои бумаги! Немедленно отдайте или я приму меры! — воскликнул он.
— Ах, вон как! — выкрикнул глумясь Грищенко, совершив внезапный поворот от испуга к нахальству. — Он примет меры?! Какие меры, допотопный?! Я вас первый раз вижу, безумный…
— Меры, которые сочту нужными…
— Что ты можешь сделать? Что может сделать мышь, не успевшая из щели выскочить?!! — провозгласил Грищенко на весь дворик. — Всю жизнь просидевшая в ящике!
Смотрите на него!.. Он хотел вылезти из щели, но щель перед носом захлопнули, и он требует справедливости. Смотрите все на этого человека! Не тот ли это новый человек, которого мы воспитали и провозгласили, потратив на него столько времени и сил?! И вот получили! Вот он перед вами этот новый человек, — он требует денег, вспоминает про какие-то бумаги. Он не хочет ждать будущего, как мы с тобой надеялись, он угрожает нам… Я боюсь, боюсь его!
Он стоял как парализованный, среди внезапно рухнувшего мира.
— Неужели ты подумал, что кто-то даст тебе свободу?! Неужели ты подумал, что Головков даст тебе свободу?! Ха-ха-ха… Гм… м… Ты хотел пролезть в щель, но щель захлопнулась перед тобой, и никогда больше не откроется… Никогда больше не будет этой возможности. Привет от Корнельского, он слил все контакты и теперь занимается шоу-бизнесом, привет от десятка секретарш, которые ловят каждое твое слово…
И Грищенко, хлопнув Дустова по спине, провалился в дом с выбитыми окнами.
Маленькая карточка-визитка выпала из кармана Дустова. Упала в грязь.
Нагнувшись, прочитал:
Окружающие предметы расплылись перед глазами…
Он сам когда-то был маленьким мальчиком, который хотел добра и справедливости… В далеком детстве он мечтал стать космонавтом, увидеть новые миры, но вместо этого увидел что-то странное…
8
Он вошел в комнату, сел на стул и не заметил, как появился Головков.
— Зачем вы так со мной поступили? — прошептал он тихо. — Ведь я человек… Я верил вам…
— Вы не учли ситуацию, — сказал Головков. — Просто не учли ситуацию… Вы не выдержали конкуренции… Дустов сломал защиту и настроил систему лучше вас…
Вы оказались ненужными, просто ненужными…
— Не могут жить люди как пауки в банке… — прошептал едва слышно. — Не могут…
— Отчего не могут? Очень даже могут, мой друг… Одни пауки пожрут других… Так мир устроен…
Он мечтал о человеке честном и благородном, но произошло что-то невообразимое…
— Неужели вы ни во что не верили, и в те идеи, о которых мне говорили, не верили, а теперь надо мной смеетесь…
— Не верил… Скажу вам честно, не верил… Вам обязательно идею великую подавай?!
— Ведь вы издеваетесь надо мной… Обманывали нас всех…
— Нет никакой идеи и быть не может… Вы когда по городу новоявленным коммивояжером бегали, и с Грищенко встречались (он об этом весьма любопытно рассказывал), вы и тогда, наверняка, какую-нибудь идею выдвигали…
— Как вы так говорить можете?! Я человек живой…
— А кто недавно весь город обегал, чтобы из щели выскочить? А стоило лишь щели захлопнуться, как об идее вспомнили, ради которой существовали и из-за которой жизнь теперь рушится? Когда все лопнуло и перевернулось, вы же первый о ней и забыли, и по городу побежали, опасаясь, что в щель выскочить не успеете… Вы ведь космонавтом мечтали стать…
— Это детская наивная мечта была…
— Бросьте свои мечты… Мир гораздо проще устроен…
— И что же, вы все это время на меня со стороны смотрели и думали, побегу или нет? — спросил шепотом и бесконечно долго ждал ответа.
— Любопытно было…
— Но ведь недавно вы совсем другое говорили и совсем другое обосновывали! Что нам вместе держаться надо, братьями быть…
— Говорил, — улыбнулся Головков. — Только это гипотеза была, которую проверить нужно было… Гипотезу отвергнуть пришлось… Не могут люди как братья жить… Это иллюзия была…
— Нельзя так над человеком издеваться! Нельзя… Ведь я человек живой… Человек живой и моя жизнь ценность имеет… Нельзя мечты и надежды человека разрушать…
Вам отвечать придется…
— Перед кем?
— Перед совестью своей… — к Головкову подошел.
— И силой высшей…
Головков обернулся и взглянул на него, и от этого взгляда странного, потустороннего из подвала выбежал.
© Боровиков
Конец