Глава 17
Проехали село Пустошь, за ним Афанасьевское, еще маленькую деревеньку миновали, до кольцевого перекрестка доехали.
Здесь дороги веером разошлись: пойдешь направо в древнее село Васильевское приедешь, налево — объезд, прямо в Шую — древний город попадешь.
И поехали напрямик…
Эх, Шуя, Шуя, мать- Шуя, встречай нас!
У въезда в город — надпись витым каменным ключом: Шуя.
Бери ключ и ворота открывай!
— Встречай нас, мать- Шуя! — загалдела братва.
— Шуя, Шуя, сколько лет не виделись!..
— Здравствуй мать- Шуя…
Эх, Шуя, Шуя, сколько веком пронеслось над тобой, а ты все такая же как прежде, все те же домики, улочки укромные, взгляд женский блеснет из-под платка…
И вспомнишь многое, многое увидишь в том взгляде трепетном…
— Васильевские улицы родные, тополями обсаженные…
— Эх, Маня- Манечка, встречай меня…
— Вон пацаны наши на углу стоят…
— Колян, Седой, Молек с ними рядом…
— Молек- Мотылек тут как тут, он всегда при народе…
— Верка с суконной фабрики пришла… А глазища-то, глазища, как алмазы сверкают…
— У нее кое-что получше глаз есть…
— А то мы не знаем!..
— Подруг с собой привела… Табунком стоят… Вон и Фая с Северных улиц нарисовалась…
— Ничего себе, бедрами так и водит, так и водит!.. Ой, мама, не могу, сейчас из автобуса вывалюсь! Держите меня…
— Тормози, Славка, прибыли!..
Колька Глеб, Кучум, Захар, Леха и весь освобожденный люд из автобуса вывалил.
— Прощай, Серый, — обнял друга Захар. — Дорогу к друзьям не забывай…
— Не забуду, память не отшибло…
— Бывай, Захар…
— Прощайте, мужики! Свидимся еще…
— Ну, что, Кучум, ты с нами идешь? — спросил Захар.
— Нет, к себе пойду… — покачал головой Кучум.
«Что-то Софья не встречает», — подумал Кучум, и сердце сжалось.
— Кучум, не отставай… Давай вместе с нами…
Но Кучум не отвечал, далеко был Кучум.
Он свернул с дороги и пошел по извилистой тропе мимо раскидистых берез…
Эх, постарели березы, треснула кора, глубокие морщины отпечатались на стволе, обломались сучья, но все так же шелестит листва, качаются вершины, словно громадные зеленые паруса надутые…
Эх, березы, березы, сколько дум передумалось возле стволов ваших, сколько встреч было…
— Привет тебе, Кучум, — прошуршала листва.
— Здравствуй, Кучум, с возвращением тебя домой, — прошептали ветви.
— Привет вам, березы! — промолвил Кучум. — Привет, родные!..
Да, постарели березы… Постарел и он сам…
Сколько лет прошло, сколько дней пронеслось как миг единый.
Нет прежней доверчивости, улыбки во взоре, морщины тяжелыми печатями легли на лицо, печаль затаилась в складках губ.
Он пошел мимо пруда, заросшего камышом, в детстве он ловил здесь рыбу; камыш стоял по колено в воде, словно столетний дед, зашедший по колено в воду, увидев Кучума, замотал седой головой:
— Привет тебе, Кучум… привет… — прошелестел камыш. — Давно не бывал ты дома…
— И тебе привет, старик, — кивнул Кучум.
Пролетела птица, прошуршала крылом:
— С возвращением тебя, Кучум, с возвращением домой…
— И тебе привет, птица…
Пять лет не был он дома, долгих пять лет…
«Дома ли Софья?» — подумал он, глядя на низенький покосившийся дом в три окна с белыми наличниками. Каждый завиток знал он на этих наличниках, с отцом в детстве строгал их.
Он увидел отца, который брал пилу и говорил: «Сейчас украсим окна, сынок… Наличники повесим…»
Окна были пусты.
— Нет ее, — прошамкала старуха, как будто из норы вылезла. — В деревню уехала… Просила, чтоб не искал ее… Сказала, чтоб жил один…
Сердце замерло.
— Вот как выходит… — прошептал он. — Живи один, живи, как знаешь, выходит…
Может, сразу и лучше…
Кучум присел на ступени и долго-долго смотрел в небо, которое постепенно становилось все выше и выше…
В синеве неба, в самой глубине его, зажглась звезда, потом зажглась еще одна…
Как странно зажигались звезды, волшебно и странно… Словно кто-то большой и великий зажигал небесные светильники…
Он смотрел на звезды и плакал, как в детстве, когда чувствовал себя маленьким мальчиком…
Автобус помчался дальше…
«Ну, скоро Иваново, и дороге конец,» — думает Славка, от встречи с Любкой дух замирает.
Ложится Любка на траву, платье задирает, манит Славку к себе…
Проехали древнюю Шую, весь город из конца в конец, миновали старый рынок, обнесенный высокой железной оградой, площадь, кинотеатр с названием
трогательным Родина, свернули вниз к реке.
На горе памятник в виде железной пятиконечной звезды.
Здесь десантника высадили, коляску из автобуса на руках вынесли.
— Прощевай, браток… За подвиг твой ратный спасибо… Низкий поклон тебе от всех, защитил ты нас…
— Спасибо, братцы, выручили меня!..
Переехали Тезу по широкому каменному мосту, брусчаткой выложенному.
Степка с Тимофеем за рекой вышли.
— Всего вам доброго, ребята…
— Эй, Катька, стой, куда ты?! — Цыган дернул Катьку за плечо. — Поцеловать забыл…
Катька руку оттолкнул.
— Отстань от меня, — крикнул он. — Сам себя целуй!
— Как это отстань?! — глумился Цыган. — Я без тебя жить не могу, краля ты моя ненаглядная…
— Оставь парня, — вступились бабы. — Ему и без тебя тошно…
— Я тебе этого, Катька, не прощу! — кричал Цыган. — Жди меня… В гости наведаюсь… На празднички навещу, угощенье ставь…
— Зря мы его, Белай, отпустили, надо было с собой везти…
— Отыщем, никуда от нас не денется…
— Что ты травишь парня, словно он раб твой?! — бабы спросили.
— Узнает, как от рук отбиваться! — сжал желваки Цыган.
— Он раб твой, а ты хозяин, выходит?!
— Хозяин, — сверкнул глазами Цыган, — что хочу, то и сделаю…
— Брось пасть рвать, — дернул его за руку Серый.
— Ты кто такой, чтоб мне указывать?! — Цыган вдруг развернулся и ударил Серого в скулу. — Давно я этого момента ждал… Дружки твои вышли, ты один остался…
Серый от удара на пол упал, Цыган на него бросился.
Казалось, Цыган одолеет, с таким остервенением бил он Серого.
Но Серый жилист и сноровист был, Серого не легко сломить; от первого удара Серый оправился, от второго увернулся.
В драке, известно, первый удар выдержать нужно.
Ловко вывернулся Серый из-под Цыгана, руку заломил, Цыган взвыл от боли.
— Белай, помоги… Помоги, друг, пропадаю…
Но Белая мужики держали.
Серый прижал Цыгана к полу, Цыган хрипел.
— Выкинь его, Серый, из автобуса! — крикнули мужики.
Славка заднюю дверь открыл.
Красная сумка Цыгана в воздухе перевернулась, вещи на дорогу полетели: новая рубашка, фарсовые штаны, какие-то фотографии, журналы с девицами на обложке, ботинки блестящие начищенные с носами медными загнутыми, всякая мелочь: зажигалка, колода карта по дороге разлетелись.
Цыган стоял на обочине и выл:
— Вот твари подлые… — повторял он с остервенением. — Что с человеком сделали?! Ненавижу… Погодите, доберусь до вас, зубами рвать буду!.. Лицо в кровь разбили, одежду выбросили…
В прорехи разорванной белой рубахи виднелось загорелое тело, глаза сверкали:
— Ненавижу, всех людей ненавижу! — повторял он. — Ну, подождите, я вам покажу, всем отомщу! Будете знать Цыгана… — пытался застегнуть сумку.
Разозлившись, пнул сумку изо всех сил.
Автобус отъехал уже далеко, бабы вдруг встрепенулись.
Встрепенулись бабы, заволновались словно широкое пшеничное поле, заговорили все разом, вначале тихо, потом сильнее, настойчивее.
— Что вы с человеком сделали?!
— Избили и на дороге бросили…
— Разве так можно?! — сокрушалась тетка Ольга, — ведь он человек живой…
— Его мать дома ждет, а вы его выбросили…
— Нет у него матери, — махнул рукой Белай. — Некому его ждать…
— Как это нет матери?! Как некому ждать?! — заволновались бабы.
— Ни отца, ни матери у него нет… Сирота он, в детском доме воспитывался… Его ребенком на вокзале подбросили, никого из родных он не знает…
— Да, как же вы его на дороге оставили?! — в один голос вздохнули бабы.
— Кто-нибудь подберет…
— Поезжай, Славка, за ним, — приказали бабы. — Без него не поедем…
— Как не поедете?!
— Не поедем и точка…
— Сейчас все из автобуса выйдем…
— А ну пошли, бабы…
Бабы всей толпой к выходу ринулись.
Славка остановился, фуражку сдвинул, затылок почесал:
— Что делать?! Вернуться, что ли?!
— Возьмем, пожалуй… — согласились мужики.
— И говорить нечего, назад вертайся! — приказали бабы.
— Езжай за ним! Забрать его надо…
Славка развернул автобус, подъехал к Цыгану.
— Садись, — открыл он заднюю дверь.
Цыган, размазывая рукавом слезы, насупившись, сел в автобус.
При виде Серого губы Цыгана задрожали.
Бабы заслонили Цыгана от Серого, посадили подальше от мужиков.
У Цыгана глаз заплыл, губа сочилась кровью. Взяли воды, обмыли лицо Цыгану.
— Рубашку новую порвали, — жаловался Цыган, -я на нее деньги копил… Хотел рубашку новую купить, друзьям показаться…
— Эх, ты, бедолага, зачем же ты в драку полез?!
— Унижал он меня…
— Чистая рубаха у тебя есть?! — спросила Ольга.
Не дожидаясь ответа, сама расстегнула сумку, достала рубаху: «Надень эту!»
Цыган переоделся. Смуглое тело дрожало мелкой дрожью, как будто мелкая зыбь шла по воде.
— Отчего ты злой такой?!
— Сам не знаю… — глухим голосом ответил Цыган.
Вдруг конвульсивно дернувшись, закрыл лицо руками:
— Что-то бьет меня в висок, жила в голове разрывается, — крикнул он. — Жизнь одним злом представляется… Словно все на меня ополчились…
— Что ты, что ты?! — успокаивала его тетка Ольга, руку на голову положила. — Разве можно так?! Успокойся, милый, разве жизнь это зло одно?!
— Надо мной с детства все издевались, и я таким стал…
Увижу человек счастливый идет, меня злость охватывает, дрожу весь… Как ты радостный идешь, а я мучаюсь?! Парень с девкой рядом идут, я тоже злюсь, не могу на них смотреть спокойно… Отчего они счастливы, а я нет?!
Всех проклясть готов: мать, что меня родила, отца, которого не знал…
Они обо мне ни разу не вспомнили, в детский дом не приходили… Есть я или нет, им дела не было!
Цыган захрипел, укусил себя за руку.
— Ну-ну, Цыган, — стала утешать его тетка Ольга, — и ты счастлив будешь… Будет и в твоей жизни праздник…
— Злости в тебе, парень, много, — сказали люди. — Злость в себе укрощать надо, иначе пропадешь…
Цыган застонал.
— Нет у меня праздников, нет счастья! Видно, судьба такая…
— Эх, Цыган, Цыганушка, — говорила ласково Ольга. — Цыганушка… Непутевая твоя головушка! Ну, зачем ты себя изводишь? Зачем зло делаешь, разве можно так?! — повторяла она и гладила его жесткие кучерявые волосы. — Что ты злость в себе копишь? Что ты ее в сердце носишь?! Не копи ты ее, не носи в своем сердце, нет в ней счастья, а только горечь одна… Не надо злость копить, не надо на людей злиться! Посмотри на людей по-хорошему, по-доброму… Имя-то у тебя есть?
— Ильей зовут…
— Какое имя-то хорошее… А Цыганом почему зовут?
— В детской колонии парни прозвали…
— Нет, Илья лучше, несравненно лучше!
— И то правда, — согласились бабы.
— Дома тебя кто-то ждет? — спросили его бабы.
— Никто меня не ждет, — ответил мрачно Цыган, — нет у меня дома…
— А куда ты пойдешь?
— В Москву поеду, — вон Белай в Москву зовет, друзья у него там, там счастье найду, а не найду, тем лучше…
— Не надо в Москву тебе ехать, не надо…
— Буду грабить, буду воровать…
— Не надо грабить, не надо воровать… Загубишь ты свою буйную головушку…
— А куда же мне ехать, чего делать?!
— Хочешь, со мной пойдем? — сказала Ольга. — Я тебя обмою, обстираю, хлебом накормлю, а потом видно будет…
— Не ходи, Цыган с ней, — крикнул Белай, — слышишь, не ходи… Заманивает она тебя, а потом обманет… Айда со мной, друганы нас ждут…
— Чему ты парня учишь?! — вступились за Цыгана женщины. — Куда ему идти, ни кого на белом свете у него нет, ни матери, ни отца… Пусть к ней идет, она ему плохого не сделает… Она ему матерью будет… Не понравится, уйдет на все четыре стороны…
Цыган с Ольгой из автобуса вышли.
— Прощай, Цыган! — крикнул Белай. — Прощай, друг, а я в Москву рвану…
— Езжай один, Белай… Я с ней останусь…
— Эх, увели друга…
Цыган с Ольгой вышли из автобуса, попрощались с людьми и пошли по тропе между сосен.
Цыган нес увесистую тетки Ольгину корзину с клюквой. Тетка Ольга шла рядом и чуть заметно улыбалась.
Несказанная доброта была написана на ее лице.
— Ох, вы, женщины, русские женщины! — с чувством сказал старик Ледков. — Вся Россия на вас держится!
На доброте вашей, на сердце безотказном…
— Что-то у них получится? — вздохнули бабы.
— Ну, да что-нибудь и получится…
Бабы о своей жизни подумали, у каждой свой цыганушка в жизни есть.