Глава 26

Среди женщин, ехавших в автобусе, одна редкостной красотой отличалась.

Волосы светло-русые по плечам спадали, но прекрасное лицо было изуродовано шрамом.

Чтобы скрыть шрам, она голову низко опускала и глаза от людей отводила.

Внезапно дрожь по лицу пробегала, лицо бледнело, и блики огня глаза изнутри освещали.

Она была в лихорадочном состоянии и едва слышно повторяла: «Тонька моя милая… Где мне тебя найти?!»

— Ну что ты, милая?! Что ты, родная?! — утешали ее женщины. — Расскажи нам, горе свое поведай…

— Не себя мне жалко, — вздохнула она, — подругу свою закадычную…

Звали девушку Аленой Миловановой, и она тихим голосом рассказала свою историю.

Рассказ Алены Миловановой

Как фабрику у нас в городе закрыли, мы думать стали, как жить нам дальше.

Никто понять ничего не мог, голод начался, за целый день ни разу досыта не поешь: на мерзлой картошке и хлебе сидели.

Тут мы объявление в районной газете прочитали: «Набирается группа привлекательных девушек для работы в шоу-бизнесе за границей.

Не упустите свой шанс!" - в заголовке написано было.

Девушки от восемнадцати до двадцати пяти лет, приятной наружности требовались,

Но чтобы работу получить, вначале на просмотр в Дом Культуры прийти следовало. Объявление потом несколько раз по радио прочитали, голос мужской приятный объявление читал.

У нас дыхание перехватила: а вдруг возьмут нас?!

Мы с Тонькой Захаровой, подругой моей закадычной, решили на просмотр пойти, девчонки отговаривали нас, а мы ни в какую: пойдем и все, это наш шанс, больше такого в жизни не будет!

Никто нас остановить не мог.

Мы с Тонькой подругами закадычными были, у меня никого ближе Тоньки не было, с самого детства дружили, я ей все могла рассказать, никакой тайны от нее у меня не было. Мы с ней вместе в Дом Культуры ходили: она в музыкальном кружке занималась, голос у нее был удивительный, а мне танцевать нравилось.

Я всякие танцы: и русскую, и польку, и современные танцы запросто станцевать могла. Заводная была, ноги сами собой двигались, без устали весь день танцевать могла, все говорили, что у меня талант есть, другие уставали, а я нет.

Гибкая была, тело мое в такт музыке само собой двигалось.

Я в областное училище культуры поступила, на хореографическое отделение, а Тонька на музыкальном училась, но тут разруха началась, понять ничего нельзя, народ в панике мечется, в магазинах шаром покати, со всех сторон крики, стоны, отчаяние.

Мы с Тонькой в общежитии в соцгородке на краю города жили, на одной кровати спали. В общежитии у нас не топили, мы всю одежду на себя надевали и, прижавшись друг к другу, спали. Возле общежития овощной магазин был, мы листьями капусты и картошку возле магазина собирали, суп из капусты варили.

Объявление в районной газете мы случайно прочитали: «Приглашаются девушки приятной наружности на просмотр с целью дальнейшего трудоустройства в лучшие клубы Европы и Америки».

У нас сердце замерло: вдруг возьмут нас?! Счастье какое будет! Мать и братишек накормим, от смерти голодной спасем.

Что делать нам было?! Фабрику нашу закрыли, цеха в аренду сдали, мать швея искусная была, без работы сидела, отец запил.

Он был слесарь высшего разряда, руки у него золотые, а его за ворота новые хозяева выбросили.

Братишки-погодки трех и четырех лет были, сестра годовалая в кроватке лежала. Тонька сирота круглая была, бабушка старая у нее на руках осталась.

Мать на меня как на спасительницу смотрит: иди, Аленушка, иди, милая, спаси нас от голодной смерти, родная… Ты надежда наша единственная…

Мы с Тонькой на просмотр записались, кастингом по-иностранному называется.

Тонька красивая была, мечтательная, глаза у нее серые с поволокой, как будто из другого мира на мир смотрят, мечтает о чем-то и так смотрит проникновенно, что сердце замирает.

Любила я ее, ближе сестры она мне была.

— О чем ты мечтаешь, Тоня? — я ее спрашиваю.

— Я о любви, Аленушка, мечтаю, чтоб встретился мне добрый человек, который полюбит меня, а я ему душу открою и много-много детей рожу, и будем мы жить долго и счастливо. Я бы с таким человеком тысячу лет жить могла и в горе, и в радости с ним быть…

Она пела хорошо, с детских лет в хоре выступала. Могла и сама спеть и так душевно у нее получалось, голос низкий из груди лился, за душу брал, и все она в мечтах жила, над миром парила…

Русские, украинские песни задушевно так пела, что плакать хотелось…

Мы с замиранием сердца ответа ждали. На другой день нам позвонили и сказали, чтобы мы на просмотр в Дом культуры пришли. Там много девчонок со всей области собралось, из самых дальних деревень приехали, в коридоре толчея страшная.

Наконец нас по очереди вызвали.

Я вместе с Тонькой в зал вошла. Зал большой, сцена высокая, перед ней ряды кресел. Несколько человек в первом ряду сидели, люди интеллигентные и разговаривают вежливо, в журнал аккуратно записывают.

— Здравствуйте, девушки! Как вас зовут? — мужчина интеллигентный, в очках, с нами поздоровался, Игорем Станиславовичем, его звали. — Представьтесь нам, пожалуйста…

Мы в один голос отвечаем:

— Тонька и Алена…

— Ну, вот и хорошо, познакомились, — Игорь Станиславович сказал, очечки поправил. — Покажите нам, что вы умеете, девушки, а мы на вас посмотрим и решим, как с вами поступить…

Я сказала, что танцевать умею.

— Вот и станцуй нам, Алена…

Я на сцену вышла, вначале русскую станцевала, а потом современный танец, который специально для просмотра выучила. Мать мне платье красивое для просмотра сшила.

— Довольно, — они говорят, -видим мы, что танцевать ты умеешь… Русский стиль сейчас в моде, на него спрос есть…

Я им сразу понравилась, они на меня глаз положили, а Тоньку вначале брать не хотели: странная, говорят, подруга у тебя, как будто не от мира сего…

— Как хотите, я без Тоньки не поеду… Или вместе берите, или мы здесь останемся… Проживем как-нибудь, нам не впервой… Мы с ней как сестры родные…

Они совещаться стали, говорили что-то между собой, мы на сцене были, все слышали…

— Ну, ладно, что с вами поделаешь, если вы такие неразлучные, поезжайте вдвоем… Только зарплату мы вам срежем…

— Мы на все согласны!.. — взахлеб кричим и в ладоши хлопаем.

Потом всех нас в зале собрали и лекцию о культуре поведения за границей прочитали.

Игорь Станиславович напутственную речь произнес:

— Вы, девушки, за границу едете, на вас весь мир смотрит, оправдайте наше доверие, ведите себя так, чтобы нам за вас краснеть не пришлось…

Потом женщина из районного отдела образования в строгом костюме выступила:

— Мы, девочки, вам путевку в жизнь даем… Перед вами весь мир открывается… Вы о такой работе мечтать не могли, век благодарны нам будете…

Мы на вас надеемся, не подведите нас… По миру поездите, на мир посмотрите, всю жизнь помнить будете…

Оркестр заиграл, мы обнимаемся, целуемся:

— Ну, Тонька, вот и на нашей улице праздник! Какие мы с тобой счастливые… Поедем, денег заработаем, родных от голода спасем…

Но Тонька не особенно радостная была, видно, сердце ее беду предчувствовало.

— Если б не ты, Аленушка, не взяли меня… — тихо шепчет.

— О чем говоришь, милая, я без тебя никуда не поеду… Мы с тобой всегда вместе будем…

Нам по тысяче рублей аванса выдали, я таких денег сроду не видела, печенья, конфет накупила, апельсинов, яблок, зефир в шоколаде. Мать радостно на нас смотрит, глаза сияют, братишки апельсины едят, только у отца печаль в глазах затаилась.

— Ох, Алена, загубишь ты себя! — отец головой покачал.

— Что ты папа?! — кричу я. — Где наша не пропадала?! Прорвемся! Не в таких переделках бывали… Чего раньше времени руки опускать?!

Помнишь, как ты в Афгане воевал…

Он головой качает:

— Я Родину от врагов защищал, а ты куда едешь?!

— Не горюй, папа, прорвемся!

Нас в Одессе на пароход погрузили, в трюм на нижнюю палубу собрали, девочек много было: украинки, молдаванки, из Прибалтики девчонки были… Провожатые в каюты сели.

— Сидите тихо и не высовывайтесь, — нам провожатые говорят, — чтобы никто вас не видел, и никому не говорите, куда вы направляетесь…

Игорь Станиславович разговаривал вежливо, очки поправлял:

— Только не подведите меня, я за вас поручительство дал…

Поздно ночью корабль из порта вышел.

По морю плыли, качало сильно. Я первый раз в жизни море увидела.

Оконце было маленькое под потолком проделано, и мы по очереди к оконцу этому подходили. Девчонки друг другу руки подавали, и мы на море смотрели.

На третьи сутки в Стамбул пришли: город огромный на двух берегу стоит, минареты в небо упираются, в порту кораблей множество.

Корабль наш к пирсу подошел, разгружаться стал.

Нам сказали, чтобы мы тихо себя вели, капитан с таможенниками договариваться стал, чтобы нас пропустили.

Долго договаривался, наконец, договорился, какие-то бумаги передал, таможенники ушли.

Потом еще какие-то люди подошли, быстро-быстро разговаривать стали, руками размахивают.

Наши провожатые им фотографии стали показывать:

— Якши, якши… — языком зацокали. — Гюйзель, русская девушка красив очень…

Спор у них меж собой вышел, никто друг другу уступать не хотел. Я вижу, что турки злятся, уходить собрались, вернулись, плюнули, деньги отсчитали. Игорь Станиславович какие-то бумаги подписал и стопку наших паспортов туркам передал.

Нас провожатые из трюма вывели, к новым людям подвели и сказали, что они теперь нами распоряжаться будут, их слушаться во всем надо.

Игорь Станиславович нам удачи пожелал, всем руки пожал: «Вот девушки, я на широкую дорогу вас вывел, теперь все от вас зависит…»

Больше мы провожатых не видели, только потом узнали, что они посредниками были, завербовали нас и с рук на руки передали.

Местные нас внимательно осмотрели, сказали, что паспорта в конце контракта отдадут: «Теперь вы отработать должны, мы деньги в вас вложили… Когда отработаете, паспорта вернем…»

Отвезли нас на край города: на холме дома стояли, забором проволочным окруженные. У ворот охранник в будке сидел, собаки по двору бегают.

В маленькие комнатки нас по одной поселили.

На другой день хозяева говорят: «Девушки, мы в вас деньги вложили, теперь вы отработать должны… Это бизнес… За вас дорогой калым заплачен…»

Вечером гости к нам приходили, нас за ширму прятали, только лицо показывали: «Якши, якши, русский газель, — говорили. -

Русский девушек приятный, свежий товар…"

Гости плату вносили, и мы танцевать выходили. Гости за столиками вокруг нас сидели, щербет и соки пили.

Один турок в меня влюбился, совсем молоденький, он дальним родственником хозяевам приходился, почти мальчик, глазенки черные, блестящие, на меня, не отрываясь, смотрит, Эльдаром звали.

Он часто ко мне приходил, на два часа меня брал, ничего не делал, только на меня смотрел или танцевать просил. Я для него наряжалась и танцевала. Он меня разговаривать по-турецки учил, и я понемногу их слова понимать стала.

Да, он хороший был, а другие противные, старые, на губах слюна, руки трясутся.

Один старик, Ильхан, особенно противный был: старый, нос крючком, ко мне целоваться лез.

Я его оттолкнула, он крик поднял. Хозяева говорят: «Почему невежливо с гостем разговариваешь?! Он господин важный, власть имеет большую, а ты грубо себя с ним ведешь…»

— Терпеть не могу вашего Ильхана… Мы не за тем сюда ехали, вы мне работу дайте, как в контракте написано…

Старик на Тоньку глаз положил: женюсь, говорит, на тебе, Тонька, хозяйкой в доме сделаю, все твоим будет… Первой женой у меня будешь…

А Тонька мягкая, доверчивая была, отказать ему не могла.

Я не выдержала, на старика бросилась, в волосы ему вцепилась, кричу: всех вас на чистую воду выведу, притон ваш разгоню…

Меня охранники на пол повалили, бить стали, лицо ножом порезали.

Посадили меня в карцер, кусок хлеба и кружку воды в день давали, подстилку в угол бросили.

Просидела я карцере несколько дней, ночью слышу, кто-то в дверь тихо стучит, постучит тихо и замрет, потом опять стучит.

Я оконце в двери открыла, смотрю, Эльдар мой стоит.

— Тебе бежать надо, Алена… — шепчет он. — Они плохое с тобой сделать замышляют, старик их подговаривает…

Он деньги большие заплатил, людей нанял, охранники их впустить согласились.

Вот тебе одежда и денег немного, беги, я собак запер… Только времени не теряй, иначе плохо будет…

Мы с Тонькой из дома выбежали… С холма спускаться стали, слышим, погоня за нами началась, собаки залаяли.

Тонька из сил выбиваться стала, я за собой ее тащу.

— Нет, Аленушка милая… Сил моих больше нет… Не могу я… Беги одна…

— Еще немного, родная, самая малость осталась, — прошу ее. — Я тебя не брошу…

— Беги, Аленушка, беги, милая… Вырвешься, помощь мне подашь, из неволи вырвешь… Мне они ничего не сделают, а ты пропадешь…

Слышим, погоня нас настигает, я вперед бросилась, с холма скатилась, всю одежду на себе порвала, какими-то переулками к порту выбежала.

У причала корабль стоял, я русскую речь услышала:

— Братцы родненькие мои, помогите! — кричу. — Спасите меня…

Мне трап бросили, я по трапу на корабль вбежала, на палубе сознание потеряла, ноги мои подкосились:

— Братцы, родненькие вы мои, милые, — в бреду шепчу. — Ненаглядные мои… Как же я рада…

— у самой слезы по щекам текут.

У меня ноги подкосились, моряки меня на руки подхватили.

Сознание я потеряла и до самого Новороссийска в бреду лежала…

Да, я вырвалась, а Тонька там осталась… — вздохнула Алена. — Она мне каждую ночь снится, глаза ее печальные, в душу глядящие…

Сердце кровью обливается, когда ее вспоминаю…

Где найти ее, не знаю…

— Ну что ты, милая, что ты, родная?! — женщины ее утешали. — Вызволишь ты подругу свою ненаглядную…

Алена низко голову склонила.