Глава 27

Едет автобус все дальше и дальше по земле русской…

Далеко от мест родных отъехали, все ближе и ближе Москва, замирает сердце в груди народа…

Белай развернул цветную газету с кричащими картинками:

— Смотри, Илюха, как люди жить умеют! И ты такой жизнью жить можешь, только пути-дорожки знать надо!

— Эх, хотел бы я такой жизнью пожить! — воскликнул Илюха.

— И это ты жизнью называешь?! — обернулся Ледков.

— Каждый бы такой жизнью пожить хотел, дедушка Ледков…

— Ты думаешь, счастливо эти люди живут?

— Ну, ты даешь… Вот загнул…

— Брось старика слушать, — буркнул Белай, — Пусть дороги чурочками мостит, а мы по ней ездить будем… Захотим, его самого запряжем, ха-ха-ха!

— Эти люди богатство схватили, а что делать с ним, не знают… В хаосе их душа пребывает…

— Опять мораль читаешь, старик… Что нам за дело до души их?! Где ты душу видел, покажи нам…

— Видите вон ту деревеньку?! — старик Ледков в окно показал. — Теперь от нее ничего не осталось: два-три домишки покосившиеся стоят да остовы и трубы печей торчат…

А раньше большая деревня была… В этой деревне беззакония страшные творились.

Братья Мороковы там жили, людей грабили, ближних тиранили…

Хороший человек в минуту опасности зубы сожмет, но закон нравственный не нарушит, а для плохого человека и небольшое испытание не по силам окажется.

Он на ближнего своего волком смотрит, мига ждет, чтобы зубами вцепиться.

Я такого святотатства в жизни не видел, чтобы в родной деревне тех, кого с детства знали, грабить и разорять.

По ночам они этим делом занимались, днем в лесу отсиживались, как звери в логове прятались, и никто заподозрить их не мог, родителям говорили, что в город на заработки уехали.

И делали это так: поздним вечером к дому подкрадывались и провода у дома обрывали; свет в доме гас, человек на улицу выбегал, они на него как звери бросались.

И, что удивительно, самых слабых и беззащитных грабили, стариков и сирот не щадили.

— Чего ж тут удивительного?! Зверь дикий на слабого и беззащитного всегда бросается…

— Человек не зверь…

— Хуже зверя бывает, когда закон нравственный нарушает…

— Это ты правду говоришь…

— Пришли они к старику, что со старухой на краю деревни жил. Старик их с детства знал и дальним родственником доводился.

У старика икона древнего владимирского письма была. Она в семье из поколения в поколение передавалась.

Братья давно к той иконе присматривались, думали в городе ее продать с выгодой.

Старик догадывался, что они разбоем занимаются, но надеялся, что его не тронут, так как дальними родственниками были.

Но братья его подкараулили. Дождались ночи темной осенней, провода у дома оборвали. Старик на улицу вышел, старуха в доме осталась. Скрутили они старика, нож к горлу приставили: пикнешь — убьем! — в дом потащили.

Заставили иконы с полки снимать. Старик говорит им: «Все берите, только одну икону оставьте, чтобы молиться мог…»

Старший брат засмеялся: «Нечего тебе, старик, молиться, пожил на белом свете, другим пожить дай… Ты вон ту икону из угла подай, которую припрятал…»

Все иконы забрали, у старухи цепочку с крестом сорвали, серьги из ушей вырвали, кольцо обручальное сняли.

Старик их по голосам узнал и говорит им:

— Что же ты, Федька, последнюю икону у меня забираешь?! Как я за твою грешную душу молиться буду?!

— Узнал ты меня, старик, плохо тебе будет, не жить тебе! — усмехнулся тот и старика ножом в грудь ударил.

— Нелюди! — выдохнули женщины. — Откуда такие звери берутся?!

— Все вещи из дома забрали, иконы в мешках вынесли. Но старик перед смертью их имена на стене написал… По тем именам их нашли, в логове скрутили…

Родители их, узнав, что они таким делом занимались, позора не вынесли и от сердечных мук в одночасье скончались, а те смерти их радовались и глумились.

— Да, разрушаются скрепы духовные, за ним тело человеческое разрушается… Так с человеком отдельным происходит и с народами целыми…

— Целые народы с лика земли сходят без следа… Закон нравственный свыше нам дан…

— Затянул, старик, басни, — махнул рукой Белай. — Доживу до твоих лет, тоже поучать начну… А теперь не время, кровь во мне кипит, сердце рвется…

Белай к бабам це6ловаться полез.

— Эх, девоньки-красавицы, Москва скоро, косы заплетайте, губы красьте, красоту наводите… Повеселимся в Москве, порадуемся!..

Целуйте меня, девки, красные!.. Целуйте, будьте ласковые…

— Отстань нелюбезный!

— Что ж так грубо отвечаешь?!

— Как спрашиваешь, так и отвечаем…

— Ох, смотрите у меня девки красные… От рук не отбивайтесь, шею не выгибайте… Не то шеюшку попригнем, по той шеюшке да ножичком острым проведем… Грудь белую примнем… Ну, столицушка, принимай вора! Эх, погуляем по Москве, себя покажем, людей попугаем… Долго будут помнить Белая!

Илюха с восторгом на Белая смотрел.

— Айда с нами, Илюха, дела делать… — хлопнул его по спине Белай. — Чего с работягами спину гнуть на новых русских корячиться… Мы тебе дело найдем, бабло срубим… Ты рассказывал, что обидели тебя, собаками затравили, денег не заплатили…

— Был такой случай, — покачал головой Илюха. — В прошлом году деньги за работу зажали… Я к хозяину пошел, он со мной говорить не стал, собак цепных спустил, всего искусали… Еле ноги унес, в больницу пришел, доктор раны зашивал…

— Мы найдем того злодея, что собаками тебя травил… Самого на цепь посадим, кольцами железными бренчать заставим…

Ты бренчи-бренчи, волчара, а мы послушаем…

Ты повой, а мы порадуемся…

Он стонать будет, а мы смеяться…

Все деньга отдаст, волчара травленный… Муки заставим испытать его, жилы вытянем, руки повыкрутим, ножичком повырежем…

Не робей, Илюха, смелым надо быть, нахрапистым.

Мы Маруху тебе найдем, губы облизывать будешь… Все завидовать тебе будут…

Эх, есть у меня одна на примете… Мед, а не девка… Огонь… Целует горячо!

Хотел Цыгану отдать, да скурвился Цыган, со старой бабой связался… Эх, увели Цыгана, увели друга… Ну я им покажу! Эх, ой-ся, ой-ся, ты меня не бойся… Я тебя не трону, ты не беспокойся…

— Не слушай, парень, речь вздорную, не ходи путем воровским, — старик Ледков сказал.

— Как вести, старик, когда травят со всех сторон?!

— Тебя травят, а ты зубы сожми, стойким будь…

— Опять нас учить будешь… — Белай глухо буркнул, зло на Ледкова посмотрел. — Иди чурочки вколачивай, а мы жить будем…

Эх, Илюха, песню давай споем:

Ты расти, расти калина, девка-малина!

Листочки резные, ягодки хмельные,

На холме, на горе, на студеной воде, при высокой траве.

А я веточку сорву, острый ножик наточу,

Острый ножик наточу, к девке красной подлечу.

Ты смотри на меня, девка красная,

Полюби вора, будь ласкова!

Не полюбишь, красоту свою сгубишь!

Острый ножичек возьму, шею белую пригну…

— Затянул тоску, — бабы его оборвали. — Словно волк в поле завыл!..

— Эй, бабы, давайте свою песню споем!

И запели бабы голосом высоким, за бабами мужики подхватили.

Высоко вознеслась песня русская, душа крылья распахнула, к небесам вознеслась, и там, с небес, мир обозрела…

Над широким полем жаворонок вьется,

В небе золотистом песня наша льется,

Ты вспорхни, вспорхни, жавороночек,

Вольной птичкой, вольной пташечкой,

Ты запой, запой, жавороночек,

Песнь веселую, а не грустную.

Чтоб мечта наша сбылась,

Чтоб судьба со счастьем сплелась,

Чтоб надежда с нами не разлучилась,

Чтобы радость сдружилась!

— Вот как петь надо!.. — бабы воскликнули.

Хороша русская песня, все в ней есть, и мечта, и надежда, и исповедь, кажется, самого сокровенного касается, сердце народное в песне бьется…

Слушаешь и диву даешься: как песня такая сложена, кто сложил ее, в слове и звуке выразил, какая сила и нежность, какая красота, какая чистота и искренность, какая сила потаенная…

Сама душа народная в ней живет…

И ты взлетаешь с песней и видишь Россию!..

Эх, Русь, Русь, какие песни ты сердцем своим сложила!.. Как поешь в минуту душевного откровения…

И нет украинца, нет белоруса, есть народ единый…

Представить на миг страшно, что окажешься в стране, где не услышишь русскую речь, не услышишь вольной русской песни, не встретишь доброго русского человека…

В этом лице и понимание, и милосердие, и сострадание, души человека коснулся, словно воды чистой напился…

С народом слился, с его горестями и печалями, с радостью и надеждой…

Нет, ничего на свете не надо!..

Дайте только в автобусе с русским народом по России проехать…

…

Все ближе и ближе Москва…

Все сильнее сердце бьется: то сожмется испуганной птицей, то встрепенется, ввысь устремится, надеждой окрыленное.

В самые небеса взлетит, жавороночком легкокрылым завьется…

Песенкой звонкой зальется…

Уж Петушки за спиной остались, Покров, Киржач, Кольчугино миновали…

— Ну, мужики, скоро Москва!

— Москва?! — выдохнул народ.

— Неужто, Москва в самом деле?!

— Она самая!

— Мо-о-сква!

— Громадина!

И взвилось над народом слово емкое, слово громадное, всеохватное: «Москва! Москва-матушка!»

— До-бра-лись!

— Доехали, мужики!

— Добрались, бабы…

И трудно было поверить, что это, в самом деле, Москва.

Мужики на баб как прежде уже не смотрели: забота глаза притушила.

— Что же вы, мужики, баб своих бросили?! Слова ласкового на прощание не скажете?!

Или от слова ласкового обеднеете?!

Пригорюнились бабы, приуныли, милые, словно цветы закрылись, сердце сжалось: как же так, ехали вместе, как родные все были и вдруг в разные стороны побежали?!

Обиделись бабы, приуныли милые, глаза потухли, губы сжались…

Не васильки нежные, не ромашки доверчивые, взор радующие, завяли, приуныли, морщины возле губ легли.

Согнулись бабы, да тут же выпрямились, глазами лихо блеснули, обиду переборов: эх, мужики, мужики, вы стойкие, а мы еще стойче вас… Вы крепкие, а мы крепче вас…

Не смирите вы нас… Вот так-то, не поддадимся мы вам!..

Известно, что на Руси бабы мужиков крепче!..

— Ну, прощевай, браток Ваня!

— Прощевай, сестрица Маня…

— Прости, если что не так, люблю я тебя…

— И я тебя люблю…

— Не поминай лихом!..

— Может, свидимся?!

— Может, и свидимся, друг милый… Весточку дай…

И подхватило народ, и понесло по могучей жизнь-реке… Несколько раз перевернуло, ударило, но крепкий деревенский люд стойку держал: где увернулся, где сам плечо подставил и — глянь! — пошел, пошел!..

Крепок русский человек, стоек, его не сомнешь, он за себя постоять сумеет…

— Ну, мужики, уговор — вместе держаться будем, — сказал Федорыч, — в разные стороны не разбегаться…

— Все месте! — как один ответили мужики. — Как пальцы на одной руке… Поодиночке пропадем…

— Один в поле не воин…

— За себя и других стоять надо…

— Прощай, Славка!.. Найди нам правду…

— Найду, мужики…

— Не упускай ее, крепко держи… Она ведь как птица: вылетит — не поймаешь…

— Обещаю, мужики… — Славка зарок дал.

А бабы торговые сумки подхватили.

Подхватили бабы сумы руками могучими словно перышки легкие.

Подхватили бабы сумки-сумищи, на тележки скрипучие взгромоздили, и пошли скрипеть тележки по московским

мостовым.

Скрипят тележки, на судьбу свою жалуются, но не скрипят бабы, на судьбу не жалуются, в них сама жизнь кипит, всей Руси сердце бьется…

— Эй, бабы, нас с собой возьмите! — кричат мужики.

— Отстаньте, мужики, не до вас теперь!

— Не пропадайте, бабы!

— Не пропадем, мужики!

— Прощайте, бабы!

— Прорвемся… Себя в обиду не дадим, один за одного держаться будем… Москву покорим…

— Счастья вам!.. Низкий поклон…

На доброте вашей вся Россия стоит и веками стоять будет!..

Прокопьевна к внуку Кольке собралась в бригаду войск, что страну от врагов защищают.

— Дай я тебя поцелую, милок! — к Славке прижалась. — Прости, старую, если что не так, если словом грубым обидела…

— Да что ты, Прокопьевна, мы люди обид не держим…

— Прости старую… На-ка, вот колобков на дорогу возьми, — Прокопьевна узелок протянула.

Не отказывай старухе, ты ведь мне как родной…

— Спасибо тебе…

— Тебе спасибо за то, что в целости-сохранности доставил…

— Доставил, как положено… Порядок в танковых войсках… Кольке привет передавай, пусть Родину бережет!..

— Передам, милок, передам… Ну-ка, нагнись, дай слово верное сказать…

— Чего тебе?!

Прокопьевна в ухо шепнула:

— На Любке женись! Девка в самом соку, замуж выходить надо… Смотри, не упусти! Хороша девка, а то переспеет… Детей рожать пора, отцом становиться!..

— Да, я хоть сейчас, — махнул рукой Славка. — За нами не заржавеет!..

Но Любка на принцип пошла: «Пока боярина злобного не отыщешь, замуж за тебя не пойду!..»

— Где я боярина этого найду?! — Славка кричит.

— Это уж тебе, милый друг, решать! Слово дал — держи…

…

Народ к расписанию пошел: надо посмотреть, как до дома обратно добраться.

— В какую даль забрались!.. До Южи родимой 500 верст…

— Ничего, мужики, не горюйте… Не за тем приехали, чтобы сразу вертаться…

Конец части 2