Глава 5

За селом краем дороги шел странник: посох в руке, за плечами — котомочка.

Странник на автобус с прищуром поглядел:

— Эх, как летит, соколик!.. Словно крыльями машет…

Славка хотел мимо промчаться, но совесть замучила: задний ход дал.

— Давай к народу садись, старик…

— Сесть-то я сяду, мил человек, только платить мне нечем, — вздохнул странник и на Славку голубыми глазами пристально посмотрел.

— Не обеднеем без медяков твоих…

Старик в автобус сел.

— Откуда путь держишь? — Славка спросил.

— Иду с Мостов, от сестры… Болеет она у меня… Все нервы себе с сыном истрепала…

— Сейчас время такое — нервное… Все нервы треплют себе и людям…

— Устроения нет в мире и в сердце человека…

Сидеть было негде — странник через весь автобус прошел, народ потеснился, он в проходе сел, ноги под себя подогнул.

Цыган и Белай пили пиво, чистили воблу, сдирали зубами чешую, бросали на пол, зубоскалили, перебивали брань забористой матерщиной.

— Чего ж вы, ребята, сквернословите? — покачал головой старик. — Язык оскверняете…

— А тебе что за дело, старик?! — ухмыльнулся Белай. — Учить нас вздумал…

— Нехорошо это… Женщины рядом, дети, а вы ругаетесь, будто насмехаетесь над ними, грязь в душу бросаете… Что с языка плохого сходит, то скверна…

— Ты помалкивай, старик, мало ты пожил, чтобы нам мораль читать, — осклабился Цыган. — За палку свою держись, а то на дорогу выбросим!..

— Ловко ты его, Цыган, — захохотал Белай. — Вздорный старик… учить нас вздумал…

— Эх, грехи наши тяжкие, — вздохнул старик. — Вы бы, ребята, лучше к батюшке в Чихачи сходили…

— Зачем нам туда идти?! Нам и здесь хорошо… Солнышко светит, пивко из бутылочки в рот льется…

— Чтобы помолился он за ваши души грешные…

— Молчи вздорный старик… Не ровен час, прибью, на седину твою не посмотрю… — сверкнул глазами Цыгана.

— Что вы на дедушку набросились? — вступилась за старика Ольга. — Он плохого вам не сделал…

— И ты молчи, баба вздорная, место свое знай! — цыкнул на нее Цыган.

— Не лайся на меня… Я тоже кусаться могу! Вот откушу одно место — лаяться перестанешь…

Народ засмеялся.

— Ловко она тебя, Цыган, отделала…

— Сейчас я проучу ее, язык укорочу, — Цыган к Ольге бросился.

— Ударь, попробуй! — с вызовом воскликнула тетка Ольга, на Цыгана смело посмотрела.

Цыган кулак занес, но Серый руку перехватил: «Не тронь ее!»

— Опять ты на моем пути встал, Серый! Смотри, сойдутся наши дорожки…

— Слепой сказал — посмотрим…

Цыган зубы сжал:

— Разбираться с ним, Белай, придется…

— Разберемся… Вот место подходящее найдем и разберемся…

— А что это за батюшка из Чихачей, про которого вы говорили? — народ у странника спросил.

— Есть, мил человек, такое место Чихачи на нашей планиде, в самой глуши на берегу Луха находится…

Вот там батюшка этот и проживает…

Народ слушал странника, слово боясь пропустить.

Бабы волновались, известно, женское сердце к тайне чутко.

— Чем же этот батюшка известен, о котором вы с таким интересом говорите? — спросили странника.

— Известен он тем, что людей от черной немочи излечивает… Молва о нем по всему свету идет… Даже католической веры священники к нему приезжают: из Польши, Ватикана, из дальних стран, чтобы совета просить, как больных от черной немочи лечить…

— А вы бывали там?!

— Доводилось бывать… — отвечал странник.

— Расскажите же нам…

Старик задумался, начал рассказывать:

— Сам он человек интеллигентный и окончил медицинскую академию, и был голос ему дан свыше идти в наши края и лечить бедных людей… Он сан принял и к нашему преподобному Амвросию пришел, место просить, а тот говорит: все приходы у меня заняты, только есть один в самых дальних, глухих местах, но ты туда не пойдешь…

Отчего не пойти? — отвечает тот. — Очень даже пойду…

Взял и пошел, и в несколько лет лечебницу устроил. У него там домики построены как общежития, нары двухъярусные, на которых больные лежат.

Чихачи это самая глухомань у нас, кругом леса и болота, ни пройти, ни проехать… И там он людей от черной немочи лечит…

— Неужели вы всему этому верите?! —  с остервенением крикнул Леха, в душе его скрежетало. — Это прошлый век… Средневековье, мракобесье!

— Да, как тебе сказать, мил человек… Как своим глазам не верить?!

На Леху пахнуло заповедной Русью.

— А я не верю… Не верю!..

Жилы на шее напряглись, глаза сверкали, худое, костистое тело дернулось в конвульсии.

— Где она вера?! Все обман… Церковь от простых людей отгораживается, Христос к простым людям шел! — крикнул он с надрывом. — Я понимаю, монахи-францисканцы в Европе бедным людям помогают, у нас таких днем с огнем не найти…

— И у нас есть вера… Мы веру нашу сквозь века пронесли…

— Зверь, зверь человек, и зверем будет… Я за свое кровное глотку перегрызу… Попробуй тронь меня… Нет, старик, не то, все не то… Старуха пачку масла в карман положила, ее ногами забили… Она трясется вся, ее в автозак тащат…

— Ты сам веришь, старик?! — Серый спросил.

— Как же свету не верить, если он на нас светит?! — улыбнулся кротко странник. — Свет он и есть свет, а тьма — тьмой будет! И человек к свету стремится, а не к тьме кромешной… Любить надо, помогать своим ближним… Аз есть в вас, а во мне отец наш небесный…

— А я не верю! Зверь, зверь человек и зверем будет… — кричал Леха. — Американцы говорят, что жизнь — это прыщ на теле Вселенной! -выкрикнул Леха, в душе его клокотало, кулаки сжимались.

— На то они и американцы, чтобы так говорить, — усмехнулся странник, — у них судьба такая, нам пример с них брать не следует… Ты на листочек посмотри, он к свету тянется, раскрыться хочет… Человек также свое лицо и душу открывает… Только увидеть ее надо, а мы самого главного не замечаем… Отучили нас душу человека видеть…

— Послушай, мил человек, — старик вытащил из котомки видавший виды магнитофончик — таких теперь не производят: коробка пластмассовая разбитая, кнопки западают, не сразу нажать можно.

— Вот послушайте, добрые люди, — нажал старик кнопку.

Вначале хрипенье раздалось отчаянное, потом чудесное песнопение разлилось. Все прислушались, боясь пропустить малейший звук.

И хотя магнитофон хрипел отчаянно, тихое пение различалось отчетливо и сквозь хрипы проникало в самое сердце. Казалось, какая-то сила подхватывала песню и несла ввысь.

— Красота какая, — вымолвил народ, — самого сокровенного касается…

— Красота несказанная, — прошептал Степка.

— Как наши поля необъятные…

— Всенощная Рахманинова, — пояснил странник, — ангельское песнопение…

— Да, есть красота на свете, а значит, и Бог есть, — улыбнулся странник. — Мы только частицы красоты видим, но по частицам о целом судить можем…

Леха не соглашался, мозг его был воспален, словно дикий зверь бросился он на старика:

— Врешь ты, все ты врешь, старик! — выкрикнул он. — Нет никакой красоты… И души нет… Мы все исчезнем, в ничто превратимся…

— Отчего же вру?! Ты к красоте стремишься, а не в смраде жить… А когда в помойке человек роется, он ничего вокруг себя не видит…

— Его заставили в грязи рыться, душу растлили…

— Жизнь, мил человек, смысл имеет, а человек по образу Божьему создан… Не исчезнем мы, красота не исчезнет…

— А если тебя ножичком в живот пырнуть, тогда что скажешь? — хмыкнул Цыган.

— Ничего, мил человек, не скажу — Богу душу отдам, в другой мир перейду… А вот что ты на Страшном Суде скажешь, когда к ответу призовут?!

— На каком еще Страшном Суде? — ухмыльнулся Цыган.

— Ха-ха! — засмеялся Белай. — Вот пугает, дед… — сверкнув зубами. — Мы про такой не слыхали!

— Про уголовный знаем, а о Страшном не слыхали…

— Поучи нас, старик, попугай нас… Ха… ха…ха…

— Вот наступит день Страшного Суда, когда судить тебя будут, и все дела твои добрые и злые на чаше весов будут взвешены…

— Ну, это все байки, старик, детей малых пугать…

— Не байки… Все в этот суд верят: и мусульмане тоже верят… И придет Иисус Христос и дева Мария и будут судить они живых и мертвых, и встанут праведники по правую руку, а грешники по левую… И определит Господь, кому жить в местах прекрасных с ангелами и людьми чистыми, а кому среди болот и мерзости пребывать…

— И что же, мусульмане в это верят?

— Все верят, кто душу спасти свою хочет, потому что без веры человек жить не может… Только не терзайте друг друга, не травите злобными словами, а любите и умаляйте свой гнев, прощайте обиды — в этом истина…

Проезжали прекрасными русскими полями — зелень и золото полей завораживала людей, и люди, не отрываясь, смотрели на них.

— Как же в мире без красоты?! Вы на мир посмотрите! Есть такие места, что не можешь глаз отвести, сядешь и часами смотреть будешь, как свет сквозь листочек пробивается, как травке росой блестит… И каждый листочек свой дивный узор имеет, стебель к свету тянется… Так же и человек, душа его трепещущая, правду ищущая…

Нет, не к распаду и тлению человек призван, к красоте небесной…

— Верно это, старик?! — Серый спросил.

— Верно… Знающие люди так говорят…

— Я бы хотел на земле лет триста жить, — прошептал Степка.

— Зачем тебе? — тихо спросил Тимофей. — Разве страданий мало?!

— Чтобы людей хороших увидеть, говорить с ними, узнать многое о мире…

— Ты говоришь старик, что не хлебом единым жив человек?!

— Да, это так…

— Тогда скажи, старик, отчего половина народа у нас в городе голодает?!

— Испытание послано нам свыше…

— За что испытание?!

— Потому что от веры отступили, суетным увлеклись… Душу свою развратили…

— Когда же конец горестям, старик?

— Когда веру обретем… Когда на ближнего своего бросаться перестанем, руку помощи протянем, а не в грязь его втаптывать будем…

Автобус притормозил у маленькой деревеньки.

— Вот здесь я слезу… — сказал старик. — Прощайте, ребятушки, — низко поклонился.

— Прощай, старик…

— Не поминайте лихом, братушки…

Мужики низко склонили головы.

— Твоими молитвами, старик…

— Не терзайте свою душу грехом… Не попадайте больше в острог…

— Спасибо тебе, старик…

— За добрые слова спасибо!

— Спасибо, мил человек, что подвез, — поклонился странник Славке. — Спасибо вам, люди добрые, что по душам поговорили, — промолвил старик.

— На вот тебе, — протянул старик кассету Степке.

Степка с благодарностью подарок принял.

Старик вышел из автобуса, забросил котомочку за спину, пошел по тропе.

— Чудной старик…

— Вроде бы юродивый, а вроде бы, и нет!

Дорога спустилась с холма и опять стала подниматься на холм.

На холме показалась ферма. Ферма казалась новой, но что-то странное было в ней: крыша сорвана, столбы накренились, рваные проемы, словно от взрывов снарядов, зияли в стене, окна выбиты, створ широких ворот болтался на одной петле.

Двое мужиков, напирая на слегу, тащили ворота вверх, стараясь сорвать с петель.

Маленький мужичишко сноровисто орудовал топором, отдирал доски с крыши.

— Как будто человека раздевает, — вырвалось у кого-то.

— Последнюю одежду срывают…

Мужик на крыше — точно услышал слова, — помахал рукой, продолжил свое дело.

К ферме бежали еще какие-то люди, размахивали руками, вырывали добычу друг у друга.

— Что же они, мать честная, делают?! — не выдержал кто-то.

— Ферму колхозную разоряют…

— Они эту ферму всем миром строили, коров племенных выписали, думали хозяйство налаживать, все под нож пустили, — махнул рукой Ледков. — Стадо загубили, теперь за ферму принялись…

— Зимой скотину резали…

— Председатель колхоза с ума сошел, — горестно промолвил Ледков, — дома в подвале сидит, на улицу не выходит… А какой был человек! Всю округу отстроил, воду в дома провел, газ подвести хотел — смета была составлена, оборудование закуплено, а все загубили…

Теперь из дома не выходит — нет сил на разорение смотреть…

— Школу разрушили… Подчистую все разорено…

— Вот также и страну разорвали… В остервенении диком набросились… Где же богатство земли русской?!

— Словно Мамай по России прошел…

— Что же это делается, мать честная? — выкрикнул кто-то. — Точно ослепление нашло на народ, зельем опоили…

— Зато держим первое место по миллиардерам… Что ни год, новый миллиардер рождается… Весь мир обогнали…

— А народ нищает…

— Вот так перестройка… Какая там перестройка?! Не перестройка, разорение народа…

— Ельцин и Гайдар старались, помнишь таких?

— Бросили народ в пучину бедности и беззакония…

— Такого при Мамае не было…

— Попили народной кровушки, потешились… Мерзость и запустение после себя оставили…

— После драки кулаками не машут…

— Не кончилась драка… Она в душе твоей идет…

Степка, не отрываясь, смотрел в окно.

— Скоро места родные, — подумал он и сердце сжалось.

Конец Главы 5